Приплыл, огорченно думал упавший духом капитан. Две недели исправительного срока – это как пить дать. Эх, Савин, Савин… Экий ты болван. Что ж тебе так с женщинами не везет?
Ну почему они так категоричны? Мужчина может быть только хороший или только плохой. И точка. А если я средний! Самый что ни есть обычный. С полным набором мужских причуд и недостатков.
И, кстати, письма писать не люблю, не умею… – и вообще, кто дал Наташке право разговаривать со мной таким тоном?! Подождала бы записи в паспорте что ли. Жена, судя по опыту друзей, для того и создана, чтобы учить мужа, как нужно жить. Там не сядь, туда не стань, с тем не дружи, в ту сторону не смотри, зарплату – до копеечки, после работы – домой…
Думай, Савин, думай! А что думать? Вон лежит на столе папочка, любовь ненаглядная (и, судя по всему, весьма продолжительная). Да-а, любовь… И к тому же пока безответная. А к Наташке зайду, решил он не без внутреннего трепета. Сегодня же. Вечером. Упаду на колени. Простит?..
! Хана барда?
. Дорога нету. Кушать нету. Тойон пропадай, Макарка пропадай.
– Да не тойон я, Макар. Зови меня Владимиром. Мы ведь с тобой договорились.
– Ла-ди-мир… Ла-ди-мир… Макар даже побагровел от натуги, пытаясь правильно выговаривать имя бородача.
– Уф-ф! Шибко тяжело, однако… Он виновато улыбнулся.
Из котелка плеснуло в костер; ароматный пар приятно защекотал ноздри изголодавшихся путников, и вскоре оба усердно орудовали самодельными деревянными ложками, изредка смахивая обильный пот со щек.
– Хлебца бы… – сказал бородач. Он хмуро взглянул на тощий вещмешок, где хранились остатки муки – фунтов сорок, не больше.
– Симбир…
– ответил Макар.
Он выловил из котла кусок налимьей печенки и от блаженства сощурил свои и так узкие глаза.
– Мясо кушай, рыба кушай, ягода кушай – помирай нету.
– Я русский, Макарка. А у русских хлеб – всему голова. Без хлеба сыт не будешь, – вздохнул бородач. – Сейчас бы ржаного, с корочкой, из русской печи… Эх! Помирать буду – вспомню.
– Зачем помирай? Нюча
улахан
, крепкий, однако. Много живи надо…
Чай пили далеко за полночь. Река закуталась в легкий туман, блеклые звезды робко выглядывали из серых туч, – они неторопливо обволакивали ночное небо.
– Дождь, однако, будет, – тревожился Макар.
– Поживем – увидим… – смачно прихлебывал крепкий чай бородач. – Не раскиснем. Не впервой.
– Чай кут
, – протянул кружку Макар. – Ла-ди-мир…
Не спалось. Терпкий запах стланика (его ветки служили ему в эту ночь постелью) разбудил глубоко упрятанные в тайниках души воспоминания…
Сосновый бор, прелестный летний день. На лужайке трава как дорогой персидский ковер – густая, шелковистая, в узорочье цветов. Аромат разогретой жаркими солнечными лучами живицы. До солнца рукой подать; оно запуталось среди зеленых иголок, на какое-то время покинув свою голубую небесную обитель. Пикник, море шампанского, веселые друзья-офицеры и шикарные юные дамы, затеявшие игру в пятнашки. Он объезжает коня, подаренного ему матерью. Это тракененский вороной жеребец, полукровка, резвый и горячий сверх всякой меры. «Вольдемар! Душка, где вы? Ау-у!» Графиня Дашкова. Она мила, обворожительна и чересчур настойчива. Большая любительница флирта и верховой езды.