Зайди ко мне, сказал он.
Хорошо. Когда лучше зайти?
А давай прямо сейчас. У тебя неотложных дел нет?
До пятницы я совершенно свободен.
Вот и хорошо.
В кабинете мы поговорили минут пять для приличия о работе, затем шеф достал из холодильника бутылку коньяка лимон, сахар и кофе. Посыпанный сахаром и кофе лимон был любимой закуской, не помню уже какого русского царя. И пусть пижоны сколько угодно утверждают, что так коньяк пить нельзя. По мне так цедить крепкое пойло глотками сущее издевательство над собой. Лимон делает употребления коньяка исключительно приятным занятием.
После первой рюмки шеф оживился.
Ты не задумывался о том, что в системе эксплуатации человека человеком что-то не так? спросил он, ставя на стол коробку с сигарами. Угощайся.
Спасибо. Честно говоря, не думал. А с ней что-то не так?
Насколько я разбираюсь в эксплуатации, эксплуатация это присвоение результатов чужого труда. Правильно?
Наверно, согласился я, не в силах вспомнить правильное определение этого достойного процесса.
И когда тот же плантатор присваивает себе выращенный неграми урожай, тут все нормально, продолжил он, тут мы видим наглядный пример эксплуатации в действии. То же самое наблюдается в отношениях помещика и крестьян, владельца и работников завода и так далее.
Согласен.
А теперь скажи мне, что производим мы?
Мы не производим. Мы впариваем. В наш век это весьма важное дело, нашелся я.
А вот тут ты ошибаешься. Впариванием, как ты сказал, занимается какая-то пара отделов. Мы же с тобой, как и большинство менеджеров на нашей планете занимаемся отчетотворением. А какая от этого прибыль? Никакой.
Но без отчетов тоже нельзя.
Нельзя. Поэтому мы с тобой и пьем сейчас коньяк, а не грузим что-то там лопатами на морозе.
И слава богу, поспешил вставить я.
Так вот, продолжил шеф, система эксплуатации породила многочисленную армию работников, эксплуатация которых носит отрицательный характер. То есть в процессе эксплуатации нас с тобой вместо того, чтобы присваивать наш труд, эксплуататор вынужден нас содержать, не имея от нас никакой прибыли. А это уже абсурд какой-то.
Может, они руководствуются армейским принципом? предположил я. Плац подметается ломом не для чистоты, а для того, чтобы всех затрахать. Или, как писал Роберт Уилсон: «Обстановка нормальная затраханы все».
Возможно, хотя вряд ли.
Тогда я не знаю.
Я тоже.
Тема была исчерпана, но в рюмках вновь был коньяк, да и сигары были выкурены меньше чем наполовину. Это означало, что пришла моя очередь работать диктором.
Мне сегодня ночью приснился кошмар.
Да? И что именно? без всякого интереса спросил шеф.
Мне приснилась вечность, а если точнее, то бесконечно долгое посмертное существование, о каком нам говорят религии.
Ты что, в аду побывал?
С точки зрения вечности ад не отличим от рая.
Интересная мысль.
А ты сам подумай: Вечное блаженство. Изо дня в день. Из тысячелетия в тысячелетие. Это как бесконечно долго есть одно и то же пусть даже любимое блюдо. Через сколько тебя начнет тошнить от этого блаженства?
Но там есть же, наверно, какое-то разнообразие.
Ну и сколько ты сможешь разнообразить блаженство? Даже если тысячу лет, тебя ждет бесконечная череда однообразных тысячелетий, и это вечное однообразие любой рай превратит в ад, и наоборот. Любое мучение будет таковым только какое-то время, а потом мы сможем к нему привыкнуть, адаптироваться, свыкнуться с ним и даже перестать замечать, как живущие возле аэродромов люди не замечают рев самолетов. И, в конце концов, мы выходим на одну и ту же финишную прямую, а именно в вечное тупое однообразие, и наше вечное смирение с ним.
В тебе погибает лидер какой-нибудь секты, отреагировал на мои слова шеф.
Возможно, ответил я, но я не люблю, не умею и не хочу организовывать людей.
Тем лучше для них.
Разумеется, перед шефом я нарисовал облегченную версию вечности «для живых». Будучи мертвым, я был на шаг впереди: ведь моим настоящим было будущее всех живущих, если, конечно, после смерти все попадают в такую же ситуацию. Я был мертв, но моя реальность ничем не отличалась от реальности других (я наверно уже задолбал постоянным напоминанием этого факта). Я ел, спал, пьянел, испражнялся, чувствовал боль. Наверняка я старел, а мои болячки, такие как геморрой, никуда от меня не делись. В результате я рано или поздно должен буду состариться и снова умереть, как возможно неоднократно умирал до этого. И это опять же только в том случае, если не случится ничего раньше. И что меня ждет после смерти? Очередная послесмертная жизнь? Растянутый на целую вечность «день сурка» или что-нибудь новенькое? Что если смерть это всего лишь своего рода верстовой столб на нашем метажизненном пути длиной в бесконечность? А в моем случае просто сбой системы, в результате которого я вспомнил, что когда-то уже умирал. Ведь не помним же мы ни прошлые жизни, ни прошлые смерти. И если все действительно так, то наше очищение от воспоминаний во время прохождений мимо верстовых столбов смерти и есть главный признак любви бога или существования, потому что иначе, помня все эти миллиарды лет, мы давно бы уже сошли не только с ума, но и со всех его остатков. К тому же вполне может быть, что мы части одного единого целого, и наша индивидуальность наша главная иллюзия.
Короче говоря, я вновь вернулся к той же неопределенности, перед которой мы стоим во время жизни; вернулся без всякой форы перед живыми. Как говорится, се ля ви.
Во время обеденного перерыва меня осенило, и я позвонил шефу.
Я, кажется, врубился, выпалил я, услышав его «алло».
Куда? спросил он.
Мы паразиты, причем паразитирующие на теле самой системы эксплуатации. Подобно тому, как обычные паразиты изменяют поведение своих носителей так, как нужно паразитам, так и мы заставляем эксплуатационную систему работать, прежде всего, в угоду нам.
В субботу 5 февраля 2011 года я предстал пред очами господа. Как и положено, этому предшествовали чудеса, знамения и прочие положенные по протоколу вещи. Думаю, стоит описать этот день подробнее.
Сначала о предстоящем чуде мне возвестил трубный глас: чуть ли не всю ночь с пятницы на субботу кто-то у соседей надрывно блевал женским голосом, издавая похожие на так называемый русский шансон звуки. В коротких паузах несчастная громко стонала и что-то еще громче роняла на пол. Возможно, себя.
Эта однокомнатная, граничащая с нашей спальней квартира с давних пор была олицетворением соседского сволочизма. Еще в эпоху моей дефлорации там жила мать-одноночка с сыном дошкольного возраста. Была она, мягко говоря, лишена привлекательности, что не мешало ей регулярно принимать у себя поклонников. А чтобы не пострадала нравственность сынишки, во время того, ради чего приходили поклонники, мамаша выставляла его из квартиры погулять на лестничной клетке.
Позже она продала квартиру и исчезла в неизвестном направлении, а квартира стала вместилищем квартирантов. Первыми туда вселились молодые родители с ребенком младшего школьного возраста и вторым ребенком в проекте. Сначала они громко и часто ругались по ночам. Потом появился ребенок из проекта и стал главным источником акустических возмущений. Он орал и ночью, и днем, а однажды дело было часа в два ночи. Сначала, как обычно, заорал ребенок; затем послышался мужской громкий мат; затем был глухой удар и сразу за ним громкий женский крик:
Зачем ты его бьешь! Это же ребенок!
Затем минут тридцать мне пришлось наслаждаться всем трио.
Вскоре эта семейка тоже съехала, и в квартиру вселилось несколько дюжин азербайджанцев. Наверняка они владели секретом четвертого измерения, потому что иначе не то, что объяснить, представить было невозможно, как они там помещались. Эти были вежливы и приветливы, всегда здоровались, придерживали дверь К сожалению, съехали и они.