ФРИДРИХ ЭДУАРД БЕНЕКЕ
Кант и философская задача нашего времени
Введение
Для философской истины, как, собственно, и для всякой другой истины, по внешним признакам существует только один критерий: общее согласие, очевидность, с которой она заставляет признать ее каждого, кто, имея достаточное предшествующее образование, беспристрастно пытается воссоздать ее в себе. Поэтому вопрос лишь в том, чтобы добиться всеобщего беспристрастного рассмотрения новой доктрины: и мы сможем быть уверены в том, что суждение о ней будет полностью обоснованным. Конечно, для этого недостаточно одобрения мыслящих людей какого-то времени, какого-то одного народа: ведь в результате особой конъюнктуры ложная ассоциация идей может на какое-то время настолько завладеть умами, что сразу же подавит всякую попытку проверить ее; а история науки знает слишком много примеров, когда совершенно необоснованные утверждения десятилетиями, а то и столетиями превозносились как незыблемые истины. Но будущее, как высшая инстанция, разрушает это суждение, низвергает величественное с его предполагаемой высоты и низводит его в унизительное состояние, так же как, с другой стороны, оно нередко готовит почетный трон для несправедливо униженных и презираемых. Если КАНТ и был философским мыслителем, то он, несомненно, был твердо убежден, что его воззрения оправдают себя именно таким образом, как это только что было описано. В самых убедительных формулировках он неоднократно выражает в своих трудах уверенность в том, что благодаря его критике пределы человеческого знания будут неизменно установлены на все времена, что столь же пагубной и оскорбительной смене философских систем будет навсегда положен конец, и что философы получат возможность единодушно, не разрушая заново фундамент своего здания, строить на однажды непоколебимо заложенном основании прочные и спасительные для всех человеческих условий сооружения. «Я думаю, что (говорит он в предисловии к первому изданию своей «Критики чистого разума») читателю будет полезно объединить свои силы с усилиями автора, если у него есть перспектива завершить большую и важную работу в соответствии с представленным планом, полностью и в то же время постоянно». Теперь метафизика, сообразно с теми терминами, которые мы здесь дадим ей, является единственной из всех наук, которая может обещать себе такое совершенство и то в короткое время и лишь с помощью немногих, но объединенных усилий, так что потомкам ничего не остается, кроме как расположить все согласно своим намерениям в дидактической манере, не будучи, таким образом, в состоянии увеличить содержание ни в малейшей степени». (1) Мы спрашиваем: получила ли кантовская система такое беспристрастное толкование? После того, как в течение короткого времени она не привлекала к себе внимания, мы видим, что она была принята большим числом талантливых мыслителей с, пожалуй, слишком неистовым ликованием; и даже если оно вскоре угасло или, скорее, постепенно перешло в контрастные тона, тем не менее, среди нас и среди всех философски образованных народов вплоть до последнего времени не было недостатка в тех, кто, нисколько не возражая против нее, сделал ее предметом своего напряженного изучения с очевидным предпочтением. Что же: оказало ли оно такое принуждение, действительно ли оно приобрело всеобщее согласие? Кант хотел навсегда покончить со сменой систем.
Но никогда еще они так быстро, с такой головокружительной поспешностью не следовали друг за другом, как только за последние четыре десятилетия; никогда еще большее число различных систем, некоторые из которых даже находились в полной оппозиции, не находили себе убежденных приверженцев и страстных защитников плечом к плечу.
Но никогда еще они так быстро, с такой головокружительной поспешностью не следовали друг за другом, как только за последние четыре десятилетия; никогда еще большее число различных систем, некоторые из которых даже находились в полной оппозиции, не находили себе убежденных приверженцев и страстных защитников плечом к плечу. Кант хотел установить границы человеческого познания на все будущее; и действительно, можно спросить, в каком еще до сих пор просвещенном веке философы преступали их со всех возможных сторон и более безрассудно, чем после появления «Критики чистого разума»? И что еще более усиливает изумление: все эти системы, стоящие в полной оппозиции к основной тенденции кантианства, претендуют на то, чтобы быть его истинными и подлинными преемниками, не хотят делать ничего иного, как продолжать строить на фундаменте, заложенном Кантом, и на самом деле увековечивают скипетр и империю, принадлежавшую ему, хотя и значительно уменьшенную в субъектах, по прямой линии между собой вплоть до последнего основателя системы.
Итак, нет сомнений в том, что кантовская система оказалась непригодной для того, чтобы доказать свою универсальную обоснованность через принудительную настройку. Но откуда это взялось учитывая гениальную силу, благоразумие и осмотрительность, с которыми КАНТ подошел к своему великому предприятию? Ответ на этот вопрос представляет в то же время величайший практический интерес. То, к чему стремился Кант навсегда покончить со ссорами и сменой систем и утвердить философское знание в неизменном виде, это то, к чему всегда стремился каждый настоящий философский ученый и к чему каждый философский ученый должен стремиться и в будущем. Не является ли поэтому крайне важным дать отчет о причинах этого столь неблагоприятного и неожиданного успеха, чтобы мы могли избежать в своих собственных начинаниях того, что помешало кантовскому предприятию, начатому с такой уверенностью в успехе? Конечно, только при этом условии мы можем надеяться на более благоприятный успех нашей собственной деятельности.
Конечно, сейчас, как никогда ранее, эта надежда почти у всех, кто не является приверженцем той или иной философской системы, вызывает усмешку по поводу глупости. Сегодня, как никогда прежде, можно услышать, что философия всегда будет и должна быть стражем, которым каждое время и каждый народ пользуется по своему вкусу. Для нее нет спасения от кругового движения, которое снова и снова поворачивает вниз то, что было вверху, и наоборот; по этой причине можно придать изучению философии лишь формальное значение, как упражнению сил, как умственной гимнастике, но ни в коем случае не в отношении ее содержания или знания, которое мы приобретаем благодаря ей.
Эти взгляды теперь настолько распространены среди нас, что даже дальнейшее продолжение этих беспрерывных перетеканий философии в бескрайние пределы было признано некоторыми нашими философскими мыслителями необходимым. И действительно, можно обвинить кого-нибудь в этом взгляде, если взглянуть на наше недавнее прошлое: где каждая новая система обещала конец философским блужданиям, и все же за новой системой следовала новая, а за ней снова новая: так часто, что даже сейчас требуется более чем детская добродушная доверчивость, чтобы верить таким обещаниям. Более того, перед нами завидный пример естественных наук, где капитал, однажды нажитый, переходит от одного ученого к другому, не уменьшаясь и ежедневно принося новую прибыль: где каждое открытие немедленно оглашается из одного конца образованного мира в другой и таким образом, спустя всего несколько месяцев, возможно, в сотне миль от места своего рождения, снова оказывает оплодотворяющее действие для приобретения более высокого знания или для применения к жизни, распространяя процветание и радость. Однако при ближайшем рассмотрении именно это сравнение, столь унизительное на первый взгляд, дает нам надежду на то, что философия все же превратится в общепризнанную и общепризнанную науку. Давайте обратимся к далекому прошлому. Чем была самая авторитетная из естественных наук, астрономия, до КОПЕРНИКА и КЕПЛЕРА? Разве что системой допущений и грез, за которыми следовали другие системы допущений и грез, ни одна из которых не могла оказаться единственно верной, и между которыми сомневающемуся наблюдателю приходилось метаться так же неловко, как сейчас между нашими философскими системами. Или, если нам нужны примеры из более позднего времени: возьмем физику два века назад, химию до изгнания флогистона и открытия простых видов воздуха. Разве не совершали они ошибки то тут, то там и бесчисленное количество раз, разве не писали и не бредили о философском камне и изготовлении золота, как, к сожалению, до сих пор пишут и бредят о высшем принципе философии и происхождении всего сущего из абсолютной пустоты или небытия? А ведь физика и химия это уже прочно утвердившиеся науки, о дальнейшем развитии которых, правда, можно спорить то тут, то там, но где никому не приходит в голову, что надо было бы снова разрушить фундамент и заложить новый. Поэтому будет недальновидно, если в отношении развития философии захочется без лишних слов заключить от того, что было, к тому, что будет в будущем. Природа человеческого знания означает, что оно может прийти к истине только через ошибку и что знанию должны предшествовать догадки и копошение. Так было и в тех науках, которые сегодня достигли всеобщего признания. Но у каждой науки есть свое время, когда она переходит от этого состояния шаткости к состоянию постоянства. В силу ясности и определенности, а также ограниченности материала, подлежащего обработке, этот переход должен был произойти раньше всего для математики, для астрономии на столетие раньше, чем для физики, за которой только после нового промежуточного периода могла последовать химия.