Я знаю, что многие считают, что они должны протестовать против любого места под одной из четырех партий по той причине, что они исповедуют определенные коалиционные системы, вытекающие из концепций более чем одной партии. Вышеупомянутая неопределенность в принципах и основных положениях сторон здесь делает достаточно понятным, как получается, что эти принципы и основные положения, при всех противоречиях, в которых находятся их существенные черты, все же обычно совместимы в одной и той же голове. Есть писатели, которые с истинной убежденностью защищают атеизм как философы, сверхнатурализм как богословы, и которые могли бы познать небытие Бога разумом, если бы не верили в существование Бога по откровению. Другие, гораздо меньшими усилиями своей мыслительной силы, сумели сделать свой натурализм, который, по их мнению, они должны исповедовать как философы по профессии, настолько податливым, или, как они его называют, настолько умеренным, что он не только очень дружелюбно уживается со сверхъестественным, но и дает последнему правую руку в публичных переговорах; честь, которую сверхъестественное, время от времени делаемое умеренными теологами, знает, как вернуть в свою очередь при случае. Чего только не натворила непоследовательность человечества! И что невозможно в концепции объекта, который может быть правильно осмыслен только посредством совершенно чистых идей разума, что невозможно в концепции Божества, если воображение не сдерживается никакими общими правилами при его осмыслении, а разум в своей деятельности не идет настолько по фундаментальному закону своей общей формы, насколько по требованиям индивидуальных потребностей и точек зрения, которые воспитание, привычка, страсти и тому подобное закрепили! Есть, конечно, предложения, которые, согласно общему недоразумению, лежащему в их основе, определяются разумом как точки объединения двух партий в одну главную партию; и я сам изложил эти предложения в своей классификации. Но не забывайте, что даже за этими точками объединения есть точки разделения, которые неотделимы от них, и которые можно не заметить только при одностороннем жестком взгляде на единое.
На одного догматического теиста, не признающего резкой, но пока еще не всеми видимой границы, отделяющей его от сверхъестественника, приходится, возможно, десять приверженцев этой партии, которые считают сверхъестественное своим злейшим врагом и скорее пойдут на союз с атеизмом, чем с ним. На одного сверхъестественника, который призывает атеизм на помощь против догматического теизма, наверняка найдется сотня тех, кто борется с атеизмом посредством догматического теизма, и прощает свою антипатию к нему до тех пор, пока считает, что может использовать его оружие: пока, например, не уступит его догматическому скептицизму, и на руинах последнего, после того как и он сослужит свою службу, будет стоять их доктринальное здание, прочно основанное на вечные времена.
Я знаю, что некоторые из тех, кого я понял среди догматических теистов, считают себя раздутыми против этого обозначения, отказывая даже своей причине убеждения в существовании Бога в названии демонстрации и даже аподиктического доказательства. Обычные крайне зыбкие понятия демонстрации, доказательства, уверенности и т.д., по общему признанию, служат им в этой апологии не очень хорошо. Но они могут называть свое порождение бледной вероятностью или уверенностью; как только основание ее должно быть объективным, то есть, помимо формы простого воображения, оно должно быть найдено в самих вещах, которые считаются известными; тогда выведение их убеждения из твердого основания является догматическим доказательством, и его исповедник принадлежит к числу тех, кто считает существование Бога познаваемым (вероятным или определенным) простым использованием разума.
Я знаю, что понятие атеизма, которое всегда было неоднозначным, стало гораздо более неопределенным в результате некоторых недавних попыток обсудить спинозизм и спасти Спинозу от обвинения в атеизме. Довольно часто путая причину с причиной, переносят имя Бог с причины (причины), отличной от мира, на причину видимости (субстанцию), которая существует в самом мире, и даже считают, что достаточно обозначили требуемое языком различие между Богом и миром, обобщая и обозначая одним именем неизменное, необходимое, самодействующее, а другим изменчивое, случайное, страдательное поведение. Должен ли Спиноза, согласно этой предпосылке, называться теистом, деистом или ни теистом, ни деистом, ни атеистом? По этому поводу его спасатели чести не вполне согласны между собой; но они обычно выходят из этого затруднения, принимая безразличие к имени, которое должно быть дано Спинозе, которое столь же велико, как их рвение против имени, которое не должно быть дано Спинозе. Поскольку, согласно моему убеждению, использование языка, как обычного, так и философского, определило слово Бог не для какой-либо причины видимости, а для причины мира в самом строгом смысле этого выражения; поэтому я считаю любую философию, которая отрицает такую причину, атеистической партией; и знаю, что на моей стороне все друзья философии, которые убеждены вместе со мной, что никакая энергия гения не может дать кому-либо власть и право совершать насилие над использованием языка, и что путаница в языке является самым верным предвестником приближающейся смерти философии.
Я знаю, наконец, что так называемый эклектизм нашей полярной философии внушает своим приверженцам панический страх перед названиями партии, секты, системы и тому подобными; и что эклектик такого рода скорее сделает доклад от имени философа, чем примет его при условии, что тот сначала признает свое место среди четырех партий. Каждый апеллирует к своей индивидуальной философии, которая, по общему признанию, представляет собой кинематографическую совокупность воспоминаний о часто очень широком чтении, единое целое прекрасного рода, собранное из различных изуродованных фрагментов самых разнообразных доктринальных эдификаций. Но как каждый человек имеет свой вид, а каждый вид свой род, так и я не думаю, что слишком близко подхожу к индивидуальности наших популярных философов, когда рассматриваю два возможных ответа, которые они дают на два главных вопроса, касающихся существования Бога: Есть ли причина знать о существовании Бога? и: Может ли разум удовлетворительно ответить на вопрос о существовании Бога? и что должно быть либо утвердительным, либо отрицательным, четыре ответа, и назовите исповедующих каждый из этих различных ответов партиями, и присвойте этим партиям имена, которые обычай языка определил для них в отношении этих ответов.
Даже самодостаточный мыслитель самого высокого ранга должен исповедовать одну из этих партий, вернее, он принадлежит к одной из них с необходимостью, от которой его не может спасти ничто, кроме критической философии. Но неизбежное название догматического теиста, атеиста, догматического скептика или сверхнатуралиста никоим образом не объявляет его последователем чужого мнения или даже последователем систем какого-то прекрасного современника или предшественника. Таким образом, своеобразие тонкой философии остается для него столь же неоспоримым, как и индивидуальность его Персии по именам: Человек, европеец, немец, философ и т.д., которые он без неохоты разделяет со многими другими. Его разум нельзя было бы назвать разумом, если бы он не был чем-то общим для всех человеческих представлений, то есть если бы он не имел формы, которая по своей природе должна быть одинаковой у всех людей. Его можно отличить по степени его силы и по разнице в материалах, с которыми он работает, и которые предоставляются ему более тонкой организацией и более живым воображением, каким бы изысканным и своеобразным оно ни было: тем не менее, даже в своих самых своеобразных действиях он связан законами, которые придают этим действиям характер, с помощью которых они могут быть поставлены в противоречие с разумными действиями других, и с помощью которых они должны быть разделены на типы и роды.