Прям вообще никак? Вы уже седьмой маг, который от неё отказывается. Бедная Анфиса, отказ убьёт её! восклицал Альберт, надавливая на жалость.
Её убьёт очередной приступ, она ни бегать, ни отжиматься не умеет. Руки слабые, хотя на дерево залезть и способна, так как лёгкая. Ветром сдует. Ей бы мяса побольше, что ль, кушать Даже не знаю. Не увидел в ней такого зерна, чтобы браться его взрастить, с сожалением ответил Лукьян.
Мясо, блин, ещё бы рыбу сказал! Фи! свирепела за окошком Анфиса.
Я могу заплатить! Хотя бы приютите её на время, создайте видимость, просил её отец.
Господин нунций, я понимаю ваше положение, но я так не работаю. Пусть я не пятой гильдии чародей, но, я думаю, вы поняли, что я за честный отбор и за талантливых чародеев, которые будут в качестве белых боевых магов защищать свою родину, откланялся чародей, подняв с лавки свой посох со спиральной позолотой и красным овальным камнем без граней, охваченном сеткой драгоценных металлов с мелкими самоцветами.
«Господин нунций», «господин нунций», вот заладили! Все знают, что я один из вестников Его Высокопреосвященства! Архиепископ вот-вот сам нагрянет, потому я и здесь, негодовал Альберт. Приехал пораньше, думал, мы с вами всё подпишем, выпьем, а вы
Увы, развёл тот руками.
Провал рухнула на траву, усевшись, расстроенная девочка.
А ну марш из моего дома! И смотрите, как бы вам этот отказ не аукнулся, а то ещё не сможете никуда сами примкнуть или протолкнуть в законы эту свою более строгую систему! корча в недовольной гримасе лицо, прогонял гостя молодой Альберт Крэшнер.
Попросите какого-нибудь самоучку, напоследок предложил Лукьян, но вряд ли оттого, что был напуган угрозами, скорее стерпев их и просто по доброте душевной. Понимаете, от её магии никакого толку. Империи нужны те, кто разгонят или призовут дождь, угомонят мертвецов, сожгут вражеские катапульты огнём или молниями. Сейчас друидам-то пристроиться некуда. А она ни рыба ни мясо, уж простите.
Я и не рыба, и не мясо, фыркала под окном Анфиса. Я благородный гриб, может! Или сырок! Крепкий орешек! Вишенка на торте! На кой мне быть рыбой или мясом, я не как все! И не слабачка вовсе! ломала она высокие стебли сорняков под окном, пока не обожглась крапивой и не зажмурилась, сверкая рыже-голубой аурой, сдерживая стон.
III
Когда по звуку шагов стало ясно, что Лукьян покинул столовую, отправившись к себе дособирать вещи, заплаканная Анфиса помчалась прочь, не желая сейчас ещё раз выслушивать про этот отказ её обучать от отца и ещё более не желая никаких утешений.
Казалось, если её обнимут, на душе станет лишь горше и больнее, слёзы совсем обратятся водопадом истерики и никакой праздник уже не спасёт. Но на ярмарку она тоже не шла, бежала подальше от суеты на лесную опушку, где раньше собирала землянику и грибы-лисички, но сейчас уже не было ни того, ни другого.
Лишь девичьи слёзы капали на широкие зелёные листья и сочную траву прилеска среди первых цветущих кустарников. В гневе девчонка сломала одну из веток, яростно обдирая с неё мелкие листики, и, взяв в левую руку, принялась, как саблей, колотить этой розгой всё подряд те же кусты, широкие листья лопухов, оставляя в тех прорези, белые одуванчики, опадавшие, толком не разлетаясь своими воздушными семенами.
Когда-то одна тонкая ветка, заехав ей по лицу, рассекла девочке бровь так, что там образовался не зарастающий и поныне след. И с тех пор она будто бы была в обиде на растения и природу, вот так избивая сорняки, жадно вгрызаясь в овощи и обожая сжигать ветки в кострах.
Слабачка! Слабачка! Я ему покажу! Гриф носатый! Что он себе позволяет?! Я ему покажу слабачку! плакала Анфиса, вымещая злость на молчаливых растениях, лупя по борщевику, получая ожоги, но плача от боли душевной, а не от вспыхивающих и саднящих на коже волдырей.
Затем она отбросила тонкий прут и упала на траву, пытаясь отжаться, несмотря на покраснения кожи и жгучий зуд. Локти тряслись, но один раз выпрямиться у неё получилось. Второй раз уже это было похоже на пытку. Прижавшись к траве, изнемогая от напряжения, вбирая всю волю и злобу, направив ту в мышцы, ей почти удалось отжаться, но потом кольнуло в груди и она завалилась на бок, хватаясь за ленту банта на платье под шеей.
Казалось, что организм потерял способность дышать. От волнения девчонку накрыл новый приступ. Он и так подкатывал вчера перед сном, так как она сильно нервничала, опасаясь случившегося отказа от нового наставника, и вот самое страшное произошло. Точнее, нет, теперь Анфиса уверяла себя, что ещё страшнее вот так умереть, лёжа калачиком, не будучи способной ни выдохнуть, ни вдохнуть.
В голове вспомнились сегодняшние слова Наны вдох выдох, будто в ушах снова звенел её неприятный голос. Но это помогло. Хотя бы носом сквозь маленькие ноздри она смогла сейчас дышать, кое-как успокаиваясь. Прошло какое-то время, прежде чем она поднялась с парой травинок и листиков в красно-рыжих волосах, приходя в норму.
Внутри всё равно все болело от обиды. И даже как всё это выместить, она не знала. Бить лопухи, конечно, помогало слегка, но должной разрядки всё равно не давало. Она опять зажгла синие огоньки на кончиках пальцев и попыталась подпалить ту ветку, что сорвала. Сырой прут лишь слегка дымился, отказываясь воспламеняться.
Да что же это У меня вообще ничего не выходит?! всхлипнула от новой волны разочарования и презрения к себе Анфиса. Не орех, а слабачка бросила она сама себе. Дура, неумеха, балда! ругала себя девочка. И что теперь?! И кем я буду? Обузой для папочки? Позором семьи? Вот поэтому-то меня мать и бросила. Я просто никуда не гожусь Лучше б сдохла при рождении, пнула она камень в слезах, а вкруг зашелестел сильный оглушительный ветер.
Деревья перешёптывались листвой, склоняясь под могуществом природных сил. Мелкие зверюшки разбегались подальше, завидев человека в колыхающемся ярком платье. Мелкая сухая листва и обломки палочек забегали по траве, гонимые потоком в сторону леса.
Раздался лай маленького рыжего пса с белой грудкой и пушистым, почти беличьим хвостом, изогнутым полумесяцем. Взлохмаченный и озорной, он подбежал к девочке, весело гавкая и высовывая язык, клянча что-то вкусное, а заодно как бы упрашивая с ним поиграть.
Ты чего? Ты кто? Потерялся? Из деревни сбежал? М? спрашивала она у весёлого щенка. Я говорила «слабачка», а не «собачка», ты откуда вообще? Поиграть с тобой? М? Хоть тебе эта палка пригодится, взяла опять девочка прут, который ещё не унесло ветром, и швырнула прочь, но собака за ним не последовала.
Что? Нет? Не будешь со мной играть? И тебе даром не нужна? Провал Ну, и ладно. Не очень-то и хотелось У меня зато кошка дома живёт. А сушёного мяса или чего-то такого у меня с собой нет, нечем тебя угостить, извини, говорила Анфиса.
Чего разрыдалась-то? преобразилась морда пса в нечто среднее между собакой и бородатым мужчиной, перепугав девочку, плюхнувшуюся на траву.
Ах! Мистер Флориан? Это вы? сидя, разглядывала девчушка это диковинное создание.
Оленя тащил, тонкий голосок услышал со всхлипами. Думал, ребёнок заблудился, попал в беду, дай, думаю, выведу, обратился щеночком, чтобы, не дай боги, большой собаки не испугались, а тут ты воюешь с крапивой да лопухами, тю проговорил пёс с человекоподобным ликом.
Оленя? Это как же? не представляла она.
Да вот так, разрастался её знакомый, оборачиваясь в ещё более грозную помесь животных. Мощь медведя, когти росомахи, ярость пумы, выносливость рыси! обращался он в нечто лохматое, крупное, оставляя при этом в медвежье-кошачьей морде ещё и людские черты старика-бородача, после чего помчался в лес.