Тибальт скрипел зубами и, взглядом полной ненависти, смотрел на Гренгуара.
Ты решил поразить меня цифрами? Или своим умением считать?
Ни то, ни другое. Это ты меня поразил, поэт пристально посмотрел в глаза-огоньки убийцы. Понимаешь, сегодня у меня возник вопрос, на который на данный момент, я пытаюсь найти ответ. Как можно убить триста проституток и при этом даже не потревожить власть? И в тоже время, достаточно, убить шесть молоденьких девушек из влиятельных семей, чтобы вселить ужас в весь город и поднять на уши всю «верхушку» столицы.
Ну, начал я в тени революции, да и, похоже, власть больше заботит не количество, а качество жертв. На отбросов общества им плевать, а здесь их задели за родное. Тут просто надо правильно выбирать жертв
Гренгуар резко схватил Тибальта за шею и прижал к стене дома.
Тогда вопрос в другом. Какого дьявола, ты вышел за пределы бедного квартала и настроил против себя всю мощь Парижа? Тебе не хватает острых ощущений, славы? Чего ты этим решил добиться? Чтоб тебя нашли? Ты понимаешь, что ставишь нас под удар?
Маньяк улыбнулся безумной довольной улыбкой, но не мог ответить поэт перекрыл ему воздух. Он отпустил убийцу и тот, жадно вздохнув кислорода, истерично захохотал.
Я рад, что смог тебя развеселить. Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда тебя будут судить. Поэт презрительно посмотрел на хохочущего Тибальта. Хотя нет. Суда не будет. Как только они тебя найдут, то разорвут на части. Мне кажется, что ты заразил народ своей жестокостью.
Они никогда меня не найдут! Забыл? Сам Париж на моей стороне. Он мой щит и мое укрытие. Пока я под его защитой, мне ничего не грозит, а любой дурак, который сунет свой нос в наш квартал, вряд ли покинет его живым, с безумной улыбкой и горящими глазами произнес маньяк. Пойми, Гренгуар. Так должно быть. Все красивое должно умереть!
Я бы не сказал, что все твои жертвы красивы, поэт покосился на трупы проституток. Почти все они, страшнее самого ада, а уж я точно знаю, о чем говорю. И, хоть убей, я не вижу связи между шлюхами из бедного квартала и молодыми девушками из богатых семей.
Это две крайности одного и того же. Как же ты не замечаешь? И те, и другие вызывают в мужчинах только похоть они дурманят им мозг. Из-за таких женщин мужчины теряют головы и совершают непростительные ошибки с роковыми последствиями. По воли подобных красоток гибли целые империи, начинались войны и погибали сотни тысяч людей, разрушались семьи. Их тело и их красота это самый жуткий яд, и он отравляет мужские сердца, превращает их в жалких рабов своей плоти, выражение лица Тибальта было отстраненным, будто, поэта здесь не было, и все это он говорил сам себе.
Гренгуар смотрел на маньяка, как на душевнобольного, кем он и являлся. Резкая смена настроений, также яркий признак шизофрении еще миг назад убийца впадал в ярость, и вот он уже спокойно рассуждает о причинах для убийства человека, будто говорит о том, почему выращивать виноград лучше, чем сажать подсолнухи.
Ну, теперь ты все расставил по местам. А то я думал, что ты совсем с ума сошел, а оказалось-то всего лишь, что они две крайности одного и того же. Ты мне прям глаза открыл, с нескрываемым сарказмом произнес поэт, и, сняв шляпу, отвесил поклон.
Тибальт не уловил настроение собеседника.
Ты меня понимаешь? с надеждой убийца посмотрел на Гренгуара.
А как же? Тут лишь дурак не поймет. Ты главное держись подальше от центра Парижа и продолжай очищать местные улицы от этой похотливой мрази. Об остальном я позабочусь сам. Мне очень не хотелось бы, чтоб ты нас утянул на дно.
Но я должен
Я тоже. Забыл? Я дал обещание, так что смотри у меня. Сегодня я был ласков, но в следующий раз надеюсь, следующего раза не будет. А теперь мне пора. Веди себя хорошо.
И Гренгуар, ловко перешагнув через трупы проституток, направился вниз по Рю-Муфита, насвистывая незатейливую и веселую мелодию.
Эй, поэт! окликнул его убийца и Гренгуар обернулся. Я знаю, от чего эти шрамы на твоем лице. Ты тоже любишь ходить по лезвию бритвы.
Иначе жизнь того не стоит, улыбнувшись, поэт подмигнул Тибальту и скрылся в тумане бедного квартала.
Глава 2. (Ангел и Демон)
Над городом нависла луна, будто печально глядя на него слегка прикрытым глазом. Она казалась настолько близка, словно вот-вот упадет и раздавит Париж. Тишина воцарилась в сердце Франции. На небе ни облака все усыпано звездами, а одна, будто слезинка, скатилась по смуглому лицу небосвода и упала вниз где-то вдалеке. На земле тоже царил покой, только легкий ветерок слегка щекотал листья на деревьях. Париж уснул глубоким сном. По крайней мере, так казалось на первый взгляд.
У западных ворот французской столицы возвышалось здание из белого камня, украшенное мраморными статуями печальных ангелов. Еще до революции это была церковь Святого Августа одна из самых любимых божьих обителей Людовика XVI и его семьи. Поэтому почти сразу после свержения монархии эту церковь пытались сжечь, но то ли камень плохо горит, то ли чудо, вызвавшее сильнейший ливень, не позволило уничтожить святыню. Решив, что Господь против подобного богохульства, директорией было решено лишить церковь этого статуса и, ограничившись публичным и аккуратным снятием креста с главной башни храма, здание отдали под больницу. Но это был не обычный госпиталь, а последний приют для умалишенных больница Святого Августа.
Гулкие шаги разносились по длинному коридору третьего этажа. Вдоль палат, которые изначально были монашескими кельями, шел высокий мужчина. На нем был длинный черный непромокаемый плащ, а лицо скрывал капюшон. Он спокойным ровным шагом двигался в самое сердце храма безумия. Из-за деревянных дверей с откидными окошками, которые тянулись по всему коридору по обе стороны, доносились жуткие звуки яростные крики, вопли страданий, истерический плач, гулкие стоны, стук головы об дверь, как метроном, невнятное бормотание, больше похожее на одышку умирающего, шепот пугающий и пронизывающий до дрожи. Но самым жутким звуком, сковывающим ледяным страхом, здесь был смех. Безумный, рвущий на части душу, высасывающий все силы и ввергающий в отчаяние смех.
Мужчина в плаще, не обращая никакого внимания на леденящие кровь звуки, приблизился к дремавшей на стуле возле палаты 136 медсестре и скинул капюшон. Девушка резко подскочила к шуму больных она давно привыкла, а вот пристальный и холодный взгляд доктора Фролло каждый раз, будто вырывал ее из сна.
Доброй ночи, доктор, пролепетала молодая, но тучная девушка в белом халате и чепчике, туго завязанном поверх рыжих кудряшек.
Фролло ничего не ответил, только смерив ее своим тяжелым взглядом серых, почти бесцветных глаз, повернулся к двери. Девушка, понурив взгляд, принялась копошиться в связке ключей на поясе, выбирая нужный. Отыскав подходящий ключ, она еще раз робко взглянула на молчаливого врача. Ей показалось, что его и без того худое, будто не аккуратно вытесанное из камня, лицо еще больше осунулось, глаза и щеки впали, а редких волос на голове стало еще меньше. Фролло был доктором и ученым с очень сомнительной репутацией. Пятнадцать лет назад он покинул Париж и поселился в высокой заброшенной башне, недалеко от западных ворот столицы. Полностью отказавшись от общества обычных людей, он предпочел науку и компанию жуткого и горбатого уродца с перекошенным лицом по имени Квазимодо. По слухам, родители ещё младенцем отнесли его в лес, не желая растить это маленькое чудовище и надеясь на его естественную смерть. Но он выжил ученый его подобрал и приютил у себя в башне. Он помогал Фролло проводить эксперименты и исследования, которые были, мягко говоря, аморальными, а для многих даже бесчеловечными. В своих работах ученый использовал человеческие тела. Он раскапывал заброшенные могилы, забирал мертвецов с улиц бедного квартала, вытаскивал из канав и тащил их в свою башню, но никто не знал, что происходило с телами потом. Ученый отрицал любое предположение существования Господа и народ считал его слугой дьявола, который возомнил себя выше Бога. Каждое появление Фролло и его монстра-лаборанта в стенах города встречалось жутким недовольством им кричали в спину проклятья и бросали в след гнилые помидоры, и только из страха перед чудовищем не разрывали на части. И это была одна из причин, по которой ученый покинул родной город и избегал возвращения туда. Но по просьбе влиятельных особ, ему, как любителю нестандартных методов и объектов лечения, позволили по ночам наблюдать душевнобольных, но Клода Фролло интересовал только пациент 136.