Сотрудник редакции, дружелюбно улыбаясь, встал, протянул руку.
Запомнилось ещё тогда ваше редкое затейливое имя Валерьян А вот моё попроще Е вгений.
Валерьян принялся рассказывать про их с Михаилом торговлю газетой, про его болезнь.
У Евгения отвисла челюсть.
У Миши инфаркт?! А мы-то для него, как всегда, номера отложили
Вчера навещал в больнице еле живой, с трудом говорит.
Евгений закусал губы, скрестил на груди руки.
Ну и обрадовал же ты нас, Валерьян
Михаил поправится, а пока я вместо него приехал. Давайте мне газету, как раньше давали ему. Я теперь буду её у себя в городе продавать.
Это было бы замечательно. У нас ведь кроме Михаила других распространителей в ваших краях нет, оживившийся Евгений поднял на Валерьяна обрадованное лицо. «Союзпечать» хорошо, но нужно разговаривать с людьми, с народом Агитаторы нужны, чёрт возьми!
С продажами я справлюсь. Я ведь Михаилу с осени с газетами помогал, заверил Валерьян, но затем осёкся. А вот с людьми разговаривать Не больно у меня это выходит.
Агитацию вести дело наживное, подбодрил Евгений. Самое время её разворачивать. Реформы будто ледяной душ. Трезветь народ начать должен.
Медленно он трезвеет, посетовал Валерьян. Из-за цен, конечно, ругаются все. Но чтобы против Ельцина ополчаться Не замечаю такого пока.
А надо людям почаще напоминать, как Ельцин на рельсы лечь обещал, если из-за свободных цен народ нищать начнёт.
Авось быстрее дозревать станут, ехидно улыбнулся Евгений. Н арод-то наш откровенных обманщиков не любит.
Я пробую разговаривать, пытаюсь. Сам в рабочем общежитии живу. Но вот что в глаза бросается Валерьян провёл ладонью по темени, заговорил в разочарованном недоумении. Раньше учили, что рабочие самый сознательный и передовой класс. Что они авангард общества
Учили, поморщившись, словно от кислого, признал Евгений.
А я вот пока никакой классовой сознательности в них не вижу. Советская власть на глазах разваливается, красный флаг с Кремля спустили, а им плевать. Уверены, что и при капитализме пристроятся. А некоторые мне прямо в лоб говорят: мол, зачем тебе эта политика, газеты иди вон в ларьке торгуй, денег заработаешь.
В ларьке Евгений, мотнув головой, чертыхнулся. Да эту свободу частной торговли, будто кость оголодавшим собакам кинули. Торгуйте, мол, спекулируйте, пока мы страну к рукам прибираем! И ведь
Дверь в кабинет распахнулась. Стремительный в движениях, высокорослый, широкий в плечах человек энергично переступил порог.
Александр Андреевич! узнавая Проханова, воскликнул Валерьян.
Главный редактор перевёл на него сосредоточенный взгляд.
Вы, молодой человек
Был здесь с вами в августе. Когда оборону держали.
Проханов с сердцем пожал ему руку.
Помню, он задумался, сдвинул густые брови. Вы же не москвич. Откуда-то специально тогда приехали, издалека
Из Кузнецова.
И как теперь Кузнецов?
По-всякому Валерьян взглянул на Проханова и будто камень из-за пазухи выбросил. И не Кузнецов он теперь. Ему дореволюционное название вернули Ростиславль.
А ведь точно, подхватил Евгений. В теленовостях мелькало. Да и Михаил, распространитель наш тамошний, говорил.
Горсовет постановление вынес. Ещё в прошлом году, пояснил Валерьян.
Проханов импульсивно встряхнул тёмной шевелюрой.
К святому руки грязные тянут Русскую историю себе на службу поставить хотят.
Одобряет Проханов переименование или нет, Валерьян не понял. Собравшись с мыслями, он спросил:
Александр Андреевич, я всю осень Михаилу газету в городе нашем распространять помогал. Говорил с людьми, пытался разъяснять, что к чему. Но делать-то, конкретно, что сейчас надо? Как реформаторов остановить?
Проханов, как чувствуя, сколь весом для Валерьяна его ответ, произнёс:
На девятое февраля в Москве большой митинг назначен, народное шествие. Против экономического курса. Против либерализации цен. Надо выводить на улицы народ. Давить голодной улицей и на ельцинское правительство, и на советы. Вот что конкретно сейчас следует делать.
Шествие? сразу воспрянул Валерьян.
Да. К Белому дому, через всю Москву. Анпилов организует из Моссовета. Депутат-коммунист.
Проханов в возбуждении заходил по кабинету, готовый убеждать всякого, согласного его слушать:
Народ нужно раскачивать! Народ! Кроме как на него, опереться сегодня более не на кого. Союзный съезд разбежался. В правительстве сплошь враги. Все эти планы реформ Ельцину американские советники пишут. Российские советы в массе своей тоже за Ельцина. Беловежский сговор овациями встретили! Погибели родной страны рукоплескали, безумцы! Его надо скликать советский, русский народ. Бить, как в старину, в вечевой колокол. Поднимется народ Минин с Пожарским найдутся.
Евгений деловито зашарил по разложенным на столе бумагам, развернул и протянул Валерьяну газетный номер:
Да-да, шествие по Москве, подключился он. Вот здесь мы объявление поместили. Очень нужно, чтобы у вас в городе о шествии узнали заранее. Девятое число это воскресенье, через две недели. Если можете, помогите распространить. Пусть как можно больше народу приезжает в Москву. Нужна массовость
Вдохновлённый напутствиями, с сумкой, полной газет, Валерьян полчаса спустя пружинистым шагом шёл к метро, рассчитывая поспеть к послеобеденной электричке. Резь от перекинутой через плечо сумочной лямки он ощущал даже сквозь одежду, однако, подсовывая под лямку пальцы, шага не сбавлял.
VI
Вечером в общежитии, поднимаясь с привезёнными из Москвы газетами на свой этаж, Валерьян неожиданно столкнулся с матерью.
Мама?! опуская к ногам ношу, удивлённо воскликнул он.
Первое время после его ухода из дома она приходила к нему постоянно, умоляя вернуться. Ожесточённое упорство сына, не желавшего примиряться с отцом, глубоко её ранило. После каждого их нового, невыносимо тягостного разговора она уходила с катящимися по щекам слезами, а Валерьян, оставшись один, подолгу неподвижно смотрел через окно на редеющие древесные кроны, на выдуваемые из них ветром листья, ощущая, как и внутри него всё холодеет.
Сложно переплетались в нём чувства к матери: любовь, сострадание, жалость, вина
Лерик! завидев сына, просияла спускавшаяся по лестнице ему навстречу мать. Наконец-то!
Она обняла Валерьяна.
А я пришла: стучу-стучу, а дверь заперта, никто не открывает, рассказывала Валентина. Потом тётка какая-то проходила по коридору, сказала, будто ты с раннего утра куда-то ушёл.
Корнеиха, наверное, предположил Валерьян. На трамвайной остановке её повстречал.
Не сговариваясь, они поднялись на этаж, вошли в его комнату. Та была пуста Лутовинов не вернулся ещё со смены.
Так где ты был-то? стала допытываться Валентина, пристально глядя на его объёмистую сумку. Чего это ты принёс?
Валерьян интуитивно угадывал, что рассказывать ей о поездке в Москву не стоит. Она только пуще изойдётся тревогой.
А, соседу просили передать, кивнул он на пустую кровать Лутовинова. Вещи кое-какие.
Валентина почуяла, что он не говорит правды.
Всё скрытничаешь, скрытничаешь упрекнула она.
Мать села рядом с ним на кровать.
Живёшь-то хоть как? Дикий прямо стал. Сам даже не зайдёшь.
Мама, ну ты же знаешь нетерпеливо прервал Валерьян. Д нём ты работаешь. Вечером он дома почти всегда.
Что ж теперь, вообще про мать позабыть?
Я сам работал. Плюс экзамены сдавал. Вот толькотолько сессия закончилась.
Хорошо закрыл?
Нормально. Стипендия будет.
Слава богу, у Валентины вырвался вдруг грудной стон. Жизнь-то прямо кувырком пошла! Цены сумасшедшие Денег ни на что не хватает У меня сердце кровью обливается, как подумаю, каково тебе здесь одному!