Ночью Павел Федосеевич долго не мог заснуть, ворочался без сна в кровати, мучимый пережитым унижением и смутной тревогой.
Беседы на улицах вёл и Валерьян, понемногу развивая в себе навыки агитатора.
Михаила всё не выписывали из больницы, и он выходил с газетами к памятнику в одиночку, выстаивал на морозе ежедневно по два три часа. Исполненный поначалу невесёлых предчувствий, он с удивлением, с оживающей надеждой стал убеждаться, что людские настроения меняются. Его реже пробовали теперь задеть обидным словом или осмеять, пожимали руку, просили донести благодарности «рубящим правду-матку» авторам газетных статей, сетовали, давали советы. Разговоры клеились.
Стали попадаться осознанные, обозлённые враги новых порядков.
Недолго им, негодяям, ликовать. Народ прозревает. Скоро вышвырнем демократов из Кремля к чёртовой матери, пообещал ему незнакомый статный усач с военной выправкой, впервые пришедший к посту.
Он взял сразу несколько газет, отказался от денежной сдачи.
Молодцом держишься. Орёл! похвалил Валерьяна усач. В добровольческом полку встретимся.
Соседей по общежитию Валерьян тоже пробовал убеждать. Давал им читать статьи в «Дне», рассказывал про готовящуюся в Москве демонстрацию против политики правительства и цен. Однако в их кругу найти единомышленников оказалось сложнее. Суждения заводских рабочих были плоски, политической деятельности они чурались, ругали не только правительство, но и вообще всех подряд.
Известие о московской демонстрации они восприняли холодно.
Кто её устраивает-то хоть? Какой ещё Анпилов? сопя, переспрашивал обрубщик Игнатьев, медлительный уваленьтугодум. Впервые про такого слышу.
Виктор Анпилов депутат Моссовета, коммунист.
Ну этих коммунистов!
Но он против реформ, при которых еды на зарплату не купишь, разъяснял Валерьян.
Игнатьев шелестел толстыми губами, морщил покатый лоб.
Все мутят, мутят чего-то Уже не разберёшь.
Мутят демократы. Это они цены отпустили. Демонстрация против них, терпеливо разъяснял Валерьян.
И что, цены после этой демонстрации упадут? Брось, отмахивался Игнатьев.
Вот пускай сначала демонстрация состоится, вклинился шлифовщик Михайлов, поднял калечную, без двух пальцев, руку, задёргал обрубком третьего. А мы посмотрим: будет ли толк?
Если сидеть и ничего не делать, толку точно не будет, раздражался Валерьян.
Мы не сидим. Мы пашем. Не до демонстраций нам, семьи кормить надо, огрызались рабочие.
Странная молва пошла о Валерьяне. Не всем из рабочих агитация Валерьяна пришлась по нутру.
Живший этажом ниже бригадир Федьков, широкоскулый, коротконогий детина, повстречав его на лестнице, набычился и, преградив дорогу, загудел:
Ты, студент, брось народ баламутить! Тоже правдоискатель выискался Ельцин знает, что делает. Нечего против него агитацию разводить.
Из карманов копейку последнюю вытрясает это «знает, что делает»?! полез доказывать своё Валерьян.
Знает, говорю я тебе! Молоток он мужик. Скоро все предприятия и заводы к частным хозяевам уйдут и зарплаты будут у нас, как в Америке. Потерпеть только надо чуток.
Частной собственности захотели? ушам не поверил Валерьян. Капитализма? Но ведь вы рабочий человек, пролетарий
Федьков грозно надвинулся на Валерьяна, придавил его кабаньей тушей к стене:
Да, капитализма! К чертям собачьим уравниловку! Вот она, уравниловка, до чего доводит полюбуйся, он указал коротким шершавым пальцем на выщерблены в лестничных ступенях, на лущащуюся по стенам краску. Я зарабатывать хочу и жить, как человек!
Проругавшись, Федьков косолапо затопал вниз, но на лестничном пролёте оглянулся, бросил напоследок с угрозой:
Так ты мужиков не подначивай. Понял? А не то смотри
VIII
Следующим утром к Валерьяну неожиданно явилась мать.
Погружённый в дремоту, он ещё лежал под одеялом, когда по двери нетерпеливо застучали. Сонный Лутовинов сердито заворчал с соседней кровати:
Кого там ещё спозаранку, ч-чёрт
Валерик, открой! закричала Валентина из коридора. Это я.
Валерьян вскочил, второпях натянул рубашку, штаны, распахнул дверь.
Взволнованная мать с порога протянула ему телеграмму:
Из Станишино пришла. Срочная. Дед Федосей умер.
Валерьян, точно обухом оглушённый, уставился на бумажную полоску с текстом.
«Федосей упокоился. Похороны воскресенье», извещала бабушка Катерина, отцова мать.
Он облизал губы.
Да как так? выдавил он, противясь принятию дедовой смерти.
В минувшие месяцы Валерьян нередко его вспоминал. Их рыбалки на Волге, их разговоры.
Ты ты поедешь на похороны? спросила Валентина.
Путаясь в мыслях, он по-прежнему стоял в дверях, сжимал вспотевшими пальцами телеграмму.
Когда нужно ехать?
Сегодня. Завтра поздно. Не успеем.
Валерьян, беря себя в руки, шагнул в коридор.
Наскоро они обговорили с матерью насущное. Рейсовый автобус уходил с автостанции через два часа. Надо было успеть на него, чтобы попасть в Станишино не в позднее время.
Валерьян, не мешкая, стал собираться в дорогу. Лутовинов, окончательно разбуженный его торопливой вознёй, зевая, сел на кровати, спустил вниз ноги.
Чего такое-то? спросил он, кругля по-совиному осоловелые глаза.
На похороны уезжаю. Дед умер, коротко пояснил Валерьян.
Надо ж, беда Лутовинов притих сконфуженно. Езжай, конечно. Деда проводить святое
Мать не заходила в комнату, осталась ждать Валерьяна в коридоре. Когда они вдвоём спускались по лестнице, она взяла его под руку, произнесла просяще:
Ты с отцом не обостряй там Пожалуйста. Он и так сам не свой.
Валерьян, поглощённый думами, склонил голову. Мысли его были не об отце.
Павел Федосеевич ожидал их у входа в автовокзал. Сухим кивком он поздоровался с сыном, отдал Валентине купленные загодя в кассе билеты.
Я отправил ответную телеграмму. Написал, что выезжаем, помедлив, он прибавил, будто высокий подъём одолел. Все вместе.
Ожидая, когда подадут к посадочной платформе автобус, они прошли в зал ожидания, присели на деревянные кресла. Валерьян сумрачно глядел в пыльный пол, прибитый, отрешённый.
Отец и мать вели между собой приглушённый разговор о предстоящей дороге и об устройстве похорон. Разговор их, правда, выходил беспредметным. Отец плохо представлял, чем теперь живёт деревня, в которую не ездил много лет. Валентина и вовсе не бывала в Станишино никогда.
Может, каких-нибудь продуктов стоило с собой взять? с сомнением проговорила она. Кто его знает, как там с этим
Павел Федосеевич нервно сжал и разжал пальцы в перчатках.
Раньше бы сказала. Видишь же, сам не свой.
Он откинулся на спинку сидения, ослабил обмотанный вокруг шеи шарф.
Я как телеграмму прочёл, так будто палкой по голове огрели
В автобусе Павел Федосеевич и Валентина сели вместе, поближе к передней двери, а Валерьян за ними, у разузоренного холодом окна. Отец посмотрел на наручные часы.
Без двадцати одиннадцать По зимней дороге в Емельяново будем не раньше, чем к трём. Там ещё пересадка
Успеем?
Надеюсь Иначе придётся ловить частника.
Валентина озабоченно охнула:
Сколько он ещё запросит
Частник вряд ли повезёт до самого Станишино, заметил с заднего сидения Валерьян. В лучшем случае, до поворота на него. Оттуда пешком придётся.
Валентина беспокойно зашевелилась, поправила воротник пальто.
Приедем увидим, не оборачиваясь, холодно бросил отец.
Автобус выкатил из-под прикрывающего посадочную платформу навеса, вырулил на начинавшееся от автовокзала Промышленное шоссе
Дорогой погода испортилась. Снаружи начало сереть, пошёл снег: сначала редкими, разлапистыми, липнущими к стёклам хлопьями, затем сплошной матовой пеленой. Шофёр сбросил скорость и, плотно удерживая в руках руль, напряжённо глядел вперёд, осторожно ведя автобус сквозь белесую муть.