Если использую, то бессознательно. У меня есть чёткое правило: не создавать собеседнику дискомфорт. О чём хочет пусть говорит. О чём не хочет не надо, но пусть, по крайней мере, объяснит, почему он этого не хочет. Я вообще за максимальную открытость.
Каким было ваше самое неудачное интервью?
Понятия не имею. Подставляться, чтобы ещё и себя ругать? Пусть о моих неудачах говорят другие. Удачи это интервью с Ходорковским, Айтматовым, Гребенщиковым, Акиньшиной, Окуджавой.
Часто ли бывало так, что вы как редактор издания получаете от сотрудника интервью с ньюсмейкером но совершенно не то, которого ожидали?
Бывает. Я всегда с удовольствием такие тексты ставлю в номер. Чем собеседник неожиданней, чем он страннее выглядит, чем полнее раскрылся тем лучше. Я вообще люблю, когда собеседник говорит или делает то, чего от него не ждёшь. Играешь злого ищи, где он добрый; расспрашиваешь глупого ищи, где он умный. Шандыбина многие считали дураком, но о формировании нового советского класса интеллигентного пролетариата он говорил так, что нельзя было не восхищаться.
Кто из собеседников произвёл на вас наибольшее впечатление?
Дальше всех видел Борис Стругацкий, точнее всех угадывает тенденцию Гребенщиков, лучше всех формулирует Искандер, самые неожиданные трактовки и быстрые реакции у Жолковского, прямее и бесстрашнее всех мыслил Синявский (Марья Васильевна Розанова и сейчас как скажет что-нибудь так ещё двадцать раз подумаешь, печатать ли). Акиньшина обладает исключительным чутьём, хотя формулирует трудно и окольно. Александр Мелихов один из глубочайших мыслителей современности, и для меня всегда целебны встречи с ним. Валерий Попов говорит как пишет «квантами истины» называли его формулировки Вайль и Генис. Гениально говорил и писал религиовед Леонид Мацих. Я пытался его расспросить о природе его собственного религиозного чувства, осторожничал, боялся подойти к теме напрямую Среди всех этих экивоков он вдруг решительно сказал: «Если вас интересует ощущение присутствия Старика, то даже не сомневайтесь».
В чём принципиальная разница в работе интервьюера на ТВ, радио, в печатных СМИ?
На ТВ я работал мало, а на радио главное чтобы диалог был живой. В этом смысле прекрасна бывает, скажем, клоунада Баширова. Но в печати клоунады не видно, там важны мысли, нестандартные ходы, интересные обобщения. Большой мастер этого дела Константин Райкин, имеющий привычку думать вслух. То, что он говорил мне однажды об эволюции маленького человека от гоголевских типов к подпольным, «достоевским», меня сначала взбесило, потом озадачило, а потом стало одной из любимых моих мыслей.
Чего делать интервьюеру ни в коем случае не надо?
Задавать заранее подготовленные вопросы. Это всегда видно. Подготовить можно первый, а дальше беседа должна выстраиваться сама. Плохо также являться неподготовленным. Впрочем, являться переподготовленным ещё хуже: людям, которые развиваются, причём быстро, невыносим разговор об их прошлых достижениях. Это на моих глазах раздражало Юрского, Кончаловского с ними надо говорить о том, что им интересно сейчас. Оба, кстати, кажутся мне людьми исключительного ума ни один социолог, политолог, футуролог не способен сегодня смотреть так далеко.
Для кого вы берёте интервью?
В лучшем случае для себя. Некоторые мои сомнения могут разрешить только профессионалы в богословии это Кураев, в психологии Щеглов, в математике Матиясевич и т. д. О некоем обобщённом читателе я стараюсь не думать. Идеальным редактором интервью умеющим наметить собеседника и не сокращающим главные куски в разговоре я считаю Юрия Пилипенко, и не зря он возглавляет газету «Собеседник».
Кого вы считаете лучшим интервьюером в истории журналистики?
В истории журналистики, вероятно, Трумена Капоте, писавшего лучшие литературные портреты. Случайные, проходные реплики героев в его очерках говорят бесконечно много. Он вообще лучший писатель, когда-либо живший в Западном полушарии. Я никого не могу поставить рядом с ним ни Фолкнера, ни Хемингуэя, ни Хеллера, хотя бесконечно люблю их всех. Сегодня лучше всех умеет разговаривать с людьми Дмитрий Муратов, но, увы, делает это лишь в случае крайней необходимости. На телевидении отлично работает Дмитрий Губин, которого я вообще во многих отношениях считаю учителем. Владимир Чернов был абсолютным мэтром хотя в последние годы писал всё больше колонки. Я всегда любовался тем, как работает Маша Старожицкая (Киев). На «Эхе» вероятно, Марина Королёва. Не люблю интервью Владимира Познера, ибо в них преобладает корректность. Не интересуюсь интервью Соловьёва, ибо в них преобладает внепрофессиональная, идеологическая задача. Не интересуюсь «Школой злословия». Интересуюсь тем, что делает Собчак. Люблю Диброва, ибо ему, как всем самодостаточным людям, действительно интересны другие он может себе позволить не заботиться о демонстрации себя, о всякого рода доминировании и т. д. И конечно, я восхищаюсь тем, как раскалывает и любит собеседника Татьяна Москвина.
Алексей Венедиктов
Интервью с убийцей мне неинтересно
Алексей Алексеевич Венедиктов родился 18 декабря 1955 г. в Москве. После школы поступил на вечернее отделение исторического факультета МГПИ, одновременно с этим работал почтальоном. После окончания института в 1978 г. в течение двадцати лет работал школьным учителем. На радиостанции «Эхо Москвы» работал с августа 1990 г. Главный редактор «Эха Москвы» с 1998 по 2022 г. Признан Минюстом России иностранным агентом.
Насколько полезен для интервьюера опыт работы школьным учителем?
Навыки учителя являются базовыми, чтобы сделать хорошее интервью. Потому что, когда у доски стоит двоечник, а вам нужно поставить ему тройку, вы задаёте ему правильные вопросы.
А если стоит задача утопить отличника?
Можно задать такие вопросы, на которые никакой отличник не ответит.
Остались ли для вас секреты в жанре интервью?
Интервью дело индивидуальное. У Познера, например, свои умения и навыки, которые едва ли пригодятся Ксении Собчак и уж точно не пригодятся мне. У всякого интервьюера свой набор индивидуальных инструментов. Что касается секретов, то для меня так и осталось неведомым, как беседовать с такими дамами, царицами, как Галина Вишневская, Майя Плисецкая, Елена Образцова. Я брал интервью у каждой из них и каждый раз терпел сокрушительное поражение. Я ничего не понимаю ни в балете, ни в опере, но я благоговею перед этими женщинами, а когда благоговеешь, разговаривать невозможно. В итоге я перестал брать у таких женщин интервью. Я понял, что не умею брать интервью у цариц, и просто не буду больше этого делать, учиться тоже не буду. Да и цариц больше не осталось.
Что делать, если собеседник интервьюеру неприятен?
Три четверти собеседников неприятны. Что делает хирург, если раненый ему неприятен? Вытаскивает пулю.
Но за работой хирурга широкая аудитория не следит. Он не обязан учитывать её интересы
Хирург работает в своих интересах. Он выбрал эту профессию не для пациента, а для себя. Так же, как и я. Я не вижу особой разницы между нами.
Как вы готовитесь к интервью?
Долго и тщательно. Читаю десять последних интервью гостя. Собираю вопросы аудитории. Изучаю повестку дня. Думаю, как прошибить броню собеседника. Он же наверняка уже дал тысячи интервью, и его обычные ответы это его броня. Пишу вопросы на бумаге, которую потом забуду на столе в кабинете. Что остаётся в голове те вопросы и задаю. Только то имеет значение, что осталось в памяти.