Ясно, спокойно ответил Чечигин. Он, кажись, уже принял судьбу.
Тогда соберешь воев надежных пяток и двинешь на Шунгал-реку. Грамоты нужные и дары хану я тебе дам.
Зиновьев повернулся к своим писчикам, отдавая распоряжения.
Тренька, возьмешь с собой Протаса, жарко зашептал Чечигину Кузнец. Он лучшей всех тропы тайные находит Только с чертьми теми не рискуй жарко станет, сразу на Амур возвращайтесь
Третьяк ответить не успел Зиновьев уже уставился на шептунов из-под нахмуренных бровей.
Что еще?
Не гневись, Дмитрий Иванович Но дозволь узнать: а что с Хабаровым?
Глава 4
Год 162. Приказной человек
Об тате этом печешься?! Зиновьев тут же разозлился пуще прежнего. На Москву свезу вора-Ярофейку! Там его дьяки мудрые судить будут. Со мной поедут Поляков с Москвитиным, чтобы живым словом челобитную подтвердить. А еще толмачей и аманатов заберу Кстати, начеркай мне имена их, дабы не забыть.
Всех? тихо уточнил приказной.
Всех-всех И мужиков, и баб! Ведаю я, дворянин на миг по-волчьи оскалился. Местные тоже на Москве дознавателям свое расскажут. А что люди не расскажут, то бумаги поведают. Мои писчики уже заглянули в ясачную книгу ой, много тамо интересного! Так что и книгу возьму, и прочие записки Ярофейкины. Всё, что он при себе в торбах да мешках держал, на вас наживаясь. Ну, и рухлядь ясачную уж захвачу: коли я ужо тут и на Москву еду. Собрали-то ясак?
В низовьях только, отрешенно ответил Кузнец. До верхнего Амура в сём годе еще не добирались.
Зиновьев забирал всё. Выгребал подчистую, благо, повод был отличный: Ярофейку-вора изобличил. Значит, хватай всё, что плохо лежит! А что из того до Москвы доедет одному Богу известно.
«Вотт радости у поляковцев, не без злорадства подумал Онуфрий. Наказали лихоимца Хабарова. Ну, теперя нате получите благодетеля из Москвы».
Онофрейка! Зиновьев возвысил голос; видать, Кузнец так ушел в думы свои тяжкие, что не услышал дворянина. Ступай, говорю! С памятями ознакомься с усидчивостью. Да то, что велел утром сполни!
Поклонившись в пояс (пусть гад еще одной костью подавится!) Кузнец махнул головой Чечигину и вышел на свет Божий. Света, правда, не было: небеса наливались чернотой. Реку уже только слышно было. Лишь пятна десятков костров манили к себе мошек и людей.
Туда и пошел.
Странно дело: от дневного противостояния местных и пришлых и следа не осталось. У первого же костра Кузнец приметил серые да синие единообразные кафтаны стрельцов, а супротив знакомые ряхи казаков Васьки Панфилова.
Ты на барина-то зря не наговаривай! со страстью в голосе вещал долговязый воин Сибирского приказа с курчавой рыжей бородой. Он ведь с Москвы сюда ехал Хабарова награждать! Былой воевода якутский-то в приказ такого напел, что вы тута все радетели дела государева! Как не похвалить. А, когда на Лену прибыли там уже новый воевода. И ентот Ладыженский Дмитрию Ивановичу ужо совсем другие песни поет. Что немчин поганый Францебеков в Якутске всё разворовал, и что Хабаров евонный подельник. А на Амуре он не дела вершит, а мошну набивает. Которую они с Францебековым в обвод уводят. Пришли мы, значит, на Урку, опосля, на Амур и что видим? Пустынь! Албазин городок заброшен, прочие пожжены. Даурцы ваши при виде дощаников в леса бегут. Полей нет. Вот скажи мне: отчего у вас тута так?
Емеля, вот ты чудной! усмехнулся амурец-сосед (Онуфрий догадался, что эти бойцы раньше где-то служили вместе, может, в Енисейске или вообще за Урал-Камнем). Тебе ли не знать! Мы же вои! Люди ратные. Во! А сюда пришли и обомлели. Тута Емеля, как нигде на всей Сибири! Дауры, дючеры народы сильные, гордыи! Городки ставят, у князей дружины конные, да с сабельками, с копьями вострыми! И никто ясак запросто так платить не желает. Пока Ярко в Якутск с докладом ездил, Рашмак малыми силами на Лавкаев улус позарился что ты! Еле ноги унес. А вот Хабаров с новыми людьми пришел и мы как пошли походом по реке! Емеля, мы словно воинство ангельское шли неостановимое! Кажный городок берем! С приступом, с огненным боем. А они нас стрелами жалят, конные наскоки вершат! Лавкаев городок, Албазин, Атуев, Дасаулов, Чурончин А что в Гуйгударовом было! Только представь: три града, три стены земляные да бревенчатые. А за стенами: дауров сотни многие. Казалось, не сдюжим, но Господь всё сладил взошли на первую стену. И на вторую, и на третью! Пушки помогают зело. Пушки-то местным неведомы. Побежали даурцы
Страстно рассказывал казак. Замерший в тени кустов Кузнец сам вспомнил те славные дни побед. Снова перед глазами встал город, дымом окутанный; злые лица дауров, не желающих идти под государеву руку. И Хабаров, как скала, стоящий посреди этого ада. Атаман, зычно орущий: «Вперед!», и ватага пошла на приступ! На врага, превышающего их в разы и разы
Ну, а потом чо? не унимался стрелец Емеля, ратующий за правоту своего начальника; даже историю славную дослушивать не желал.
А потом богдойцы пришли тихо сказал амурец. Мы тогда как раз в землице ачанской зимовали. А богдойцы, брат, это уже совсем другой разговор. Все вои в бронях, на конях, да знамена полковые у их. Ровно бояре наши или мурзы татарские. И много их Говорят, хану богдойскому и монголы подчиняются, и никанцы Они еще и врасплох нас застали. Но Господь и тут смилостивился! Одолели мы их!
А потом?
Запотомкал ты, Емелька, по самое горло! сплюнул казак. Потом Поляков-иуда бунт учинил! И пришлось Ярку по всему Амуру за ним гоняться да усмирять. Одна война на Амуре Только зазеваешься стрелу словишь или на саблю напорешься
«Верно бает, вздохнул Кузнец. Нету мира на Темноводной речке. Мало того, что местные за свои отчины зло бьются. Мало того, что с югов богдойцы нахаживают. Так еще и сами с собой до смерти бьемся».
По счастью, тогда боя настоящего не было. Хотя, Хабаров так зол был, что велел пальбу начать по городку беглецов. Из ружей, да из пушек. Кого-то потом забили палками до смерти, прямо на глазах бунтарщиков. Тут-то поляковцы струхнули. Началось торжище по сдаче. Иуды вымолили себе прощение и безопасность, Но Хабаров все-таки главных «воров» Полякова, Иванова, да Шипунова с Федькой Петровым в железа заковал
«А теперя сам в них сидит вздохнул Кузнец. Вот и гадай, куда сраку опустить, чтобы на ежа не сесть».
Расхотелось ему дальше мужиков слушать. Тихонько, спиной вперед вернулся на тропку и побрел к уже своей землянке. Заплутал слегка. Леший снова колобродить начал, даже здесь, где и леса толком нет. Но стоит солнышку закатиться, как знакомые места враз становятся неведомыми. Ровно в чужие края тебя сила враз закинула. И дерева иными кажутся, и прочие приметы. Это явно нечисть морок наводит. Тута ноги надежнее глаз становятся, лучше им довериться. Правда, здесь, в устье Зеи, отряд Хабарова стоял лишь вторую седмицу ноги не привыкли еще.
Когда добрался до своего нового жилья, обнаружил, что бивак перед землянкой пустует. А поодаль, в зарослях черемухи раздавались глухие удары и сдавленная ругань. Судя по диковинным, но явно срамным словам били Дурнова. Не уживался купчёныш с казаками, особенно, с молодыми, у которых кровь кипит. Да что греха таить: часто толмач вел себя так, что прям просился по уху получить.
«Влезть, что ль? Разнять охламонов? задумался Кузнец. Или просто кликнуть, чтобы жратвы какой поискал? Глядишь, буйняки и отстанут».
Раньше только то и спасало Дурнова, что был он при атамане толмачом. Это, когда убедил, что по-гиляцки лучшее Козьмы балакает. Всегда на виду. Уцепить трудно. Но, надо признать, что в груди Сашки тоже дурной крови хватало, так что за атаманским тулупом не таился. А то и сам драки искал.
«Ну, и нехай сам разбирается, отмахнулся Онуфрий. Некогда мне нянькаться. Надо отдохнуть перед завтревом. Дел-то куча».