«За что, Господи!» кричал он в тот же миг в голове своей, проклиная и оказанную ему честь, и весь этот день.
Глава 2
Год 162. Приказной человек
А ведь как хорошо начиналось Воистину, конец прошлого года мнился счастливым, а вот начало нового словно скинуло его живьем в геенну огненную. Кончалось лето, и дощаники Хабарова под веслами бодро шли вверх по Амуру-реке. Позади осталась свара, летний объезд объясаченных инородцев. Ватага шла наверх в поисках нового места для зимовья. Еще хлебного, еще неизъеденного, где можно прокормить до весны три сотни рыл. И в аккурат при устье Зеи-реки повстречались им корабли Зиновьева. А при Зиновьеве том 150 стрельцов Сибирского приказа, да прочих служилых без счета.
И ведь славная была встреча! Высадились на топком малолесном клине, где не селились ни дауры, ни дючеры. Дворянин пояснил, что послан к ним из самой Москвы по воле великого государя. Поблагодарил всех за службу, за дивные и богатые земли, что Хабаров с казаками примучил к российской державе. Наградил даже! Ярофея золотой монетой, служилым дал по новогородке, а охочим по московке. Даже даурам дары приготовил сукно полуаглицкое. Знал же, в чем у местных главная нужда. Порадовал, что Москва свои новые земли заботой не оставила. Что готовится на святой Руси рать несметная тысяч в пять, а то и поболее. И отправится эта рать на Амур-реку, чтобы прогнать нечестивых монголов и богдойцев. И что надобно эту рать встретить, обустроить и прокормить. Впрочем, уже тогда Зиновьев изволил чуток погневаться, ибо видел, что на Амуре ничего не готово. Но то была лишь зарница гроза пришла позднее.
Прорвался до дворянина Стенька Поляков. Паскуда. Ужо наговорил ему бунтовщик А после со всеми своими написал на Хабарова челобитную. Онуфрий ее видал мельком целая стопка листов. Почитай, не один день извет составляли.
«И где бумаги-то столько нашли? изумлялся Кузнец и сам себе ответил. Так, Зиновьев и одарил Уж ему те листочки с лихвой окупятся».
Ознакомившись с челобитной, в которой отметилось 130 с лишком имен, посланник государев озверел. Стрельцы тут же повязали Хабарова и племянника евонного Артюшку. Все дощаники обыскали, всю казну вытряхнули. А теперь вот и вовсе Ярко в железа заковывают и собираются на Москву везти. А это при лучшем раскладе на годы! Но вернее всего навсегда.
Горестно думать, но, хоть, Поляков и паскуда знатная, а почти всё в челобитной грамоте правда. Недаром слова Стенькины десятки добрых казаков и служилых подтвердили. Только вот нет в том извете самой главной правды. Той правды, что он, Кузнец, давно уже понял. Всё, что тут, на великом Амуре, русские смогли завоевать, все победы над туземцами и богдойскими людишками это только лишь благодаря Хабарову. Благодаря его сметливому уму, крутому норову, силе бурнокипящей, что завсегда просыпалась в нем в тяжкие времена. И без Хабарова ничего нового они уже не примучат. А собранное растеряют. Особливо, теперь, когда все языки поднялись против русских.
Онуфрий, сын Степанов Кузнец, наконец, выпрямился. Как много, оказывается, можно подумать, пока гнешь спину перед барином. Зиновьев улыбался обожравшимся котом, довольный его покорством.
В вечеру, до заката зайди в мою избу. Многое тебе поведать надобно, и дворянин повернулся ко всё еще безмолвной толпе. Расходитеся! На сегодня всё!
Хабаровская толпа заворочалась нехотя и начала рассыпаться на крохи, словно, кумир из подсохшего песка. Следом за ней начали расходиться и приказные стрельцы.
Обошлось.
Кузнец стоял посреди этого вялого бурления, как воткнутый кол в центре омута. Никому не нужный самый главный человек на Амуре. Приказной. Всё еще вялые ноги потащили его к реке ополоснуть помертвевшее лицо. Серая галька заскрежетала под плохонькими даурскими сапогами. Ноги быстро напитались сыростью.
Ничо, у костра обсушусь, Онуфрий присел, зачерпнул в ладони чутка попахивающую воду и плюхнул в лицо. Теплая
Дивное дело, уже новый год начался, осень на дворе, а река еще не холодна. Разве сравнишь с Якутском, где, почитай, лета и нету вовсе? Онуфрий разогнул ноющие колени и всмотрелся в сумрачную безветренную гладь реки.
От же темна ты, амурская водица, вздохнул он. И Зея, не в пример, светла, и Шунгал-река Да, после Шунгала и сам Амур уже мутно-белесый Но не тут. Тут ты, будто, камень жидкий. Буро-черный. Непроглядный.
Знакомые места. Слишком хорошо знакомые. Сейчас просто народишку побольше, да весь берег дощаниками утыкан. В прошлом разе поменьше было. Чуть более года назад они здесь стояли как раз на этой безлюдной заболоченной стрелке Амура и Зеи. Тут бунт поляковцев и учинился.
Проклятое место, сплюнул на воду Кузнец, развернулся и широко зашагал к лагерю. К тому, где ютились хабаровцы.
Уже на полдороге к своему шаткому балагану, состоящему из одного навеса без стен, Онуфрий вдруг замер. Он же теперь приказной! Значит, и землянка Хабарова теперь его! Сухая, с печуркой без дымохода, которая может согреть ночью. Хмыкнул сам над собой, заново сплюнул и повернул к атаманскому жилью. Идучи по тропинке, петлявшей среди гроздей тальника, увидел вдруг группу охочих, что жадно тянулись к костерку, который мало защищал их от речной сыри. И как назло, он прекрасно знал каждого: Улыбка, Огапка сын Трофимов, Шипуня, Рыта Мезенец, Клим Корела, Лука Гнутой, Панафейка Кыргыз. Все поляковские вернее, они из братков Костьки Москвитина ближнего подельника Полякова.
Хотел было пройти мимо, как и собирался, но такой ярый огнь в груди разгорелся, что мокрые сапоги сами повернули к костерку.
Ну, ссученышы! Понаписали свои изветы? зло рыкнул он на привставшую ватагу.
Поляковцы смотрели на него исподлобья. Обе стороны понимали: говорить нечего. Понимали, да видать не до конца.
А что нам было делать, Кузнец? отчаянно выкрикнул жидкобородый Огапка. Он же всех нас закабалил, ирод! До портов последних раздел! Весь дуван второй год забирает! Уже и порох со свинцом ссужает!
На твоем месте, борода козлиная, я бы вино ведрами не пил. Глядишь, и не имал бы долгов, процедил пушкарь.
Легко тебе говорить, дядька, гаденько возразил кто-то из толпы (они все отвечали только из-за спин первого ряда). Ты-то один из немногих, кого Ярко в долги не вогнал. Ближник одно слово.
Лицо Кузнеца полыхнуло. Захотелось чесануть кулаком по морде наглой, да не дотянуться. В своих у Хабарова Онуфрий никогда не ходил. И вообще, на Амур-реку попал только в 158 годе, с подкреплением, что пришло к ватаге Ярофея из Якутска. Но, правда в том, что атаман его щадил. Ценил пушкарские и ковальские таланты, так что кабалить и не пытался. Даже подарки порой дарил. Кузнец воспринимал то, как должное. А теперь его вишь ближником хабаровским величают.
Правду, ведь писали, Кузнец! ударил кулаком в грудь Рыта Мезенец. Всю, как есть! За нее мы и супротив Хабарова пошли. И челобитную про то писали чтоб по правде было. Ты вспомни Банбулаев городок! Вспомни, какие так вокруг хлеба стояли зрелые, налитые! И ячмень тебе, и овес, и греча А он, чертов кум, нам косы в долг давал! Косы в казне, а он нам без платы работать не дозволял Такая уж там землица была: черна да жирна А он те поля обиходить не дал
Рыта снова ушел в свои крестьянские мечты о ковырянии в земле, даже свои отмахивались.
Ну, и кому она нужна правда-то ваша? оборвал казака-мужика Онуфрий. Что вы с этой правдой, да без Хабарова делать будете? Кто вас теперя поведет, кто путь укажет, что от ворога убережет?
А то уже твоя головная боль, приказной! гадливо захихикал кто-то из-за чужих спин.
Ах, моя?! Кузнец уже жаждал драки. Ну, поглядим, чья она, когда вы кору осиновую жрать, аки бобры начнете!