Все дело в том, что мы приставлены к государю ради приличия любой король смотрится голым без собственной гвардии. Его величество привык опираться на своих генуэзских наемников, но пресловутая Сотня досталась ему в наследство заодно с короной, престолом и мантией, и ее, равно как и прочие символы власти, нельзя выбросить. Однако можно упрятать подальше и хорошо бы разделить по частям. Поэтому половина Сотни постоянно стоит в столице на страже дворца его величества, прочие посменно несут службу в пяти уделах Острова по десятку на каждый.
Рыцарям Сотни полагается денежное жалование, но такое маленькое, что говорить совестно. Пару дней в месяц все мы разудалые пьяницы, а в оставшееся время приходится беречь каждый медяк. Самое странное заключается в том, что большую часть Сотни такая жизнь устраивает.
Но любой дворянин заскрипит зубами, когда пузатый трактирщик с самым печальным видом плеснет ему кислого винца да бросит в миску, словно подаяние, половник пресной чечевицы (этим кушаньем на Острове обыкновенно давятся крестьяне). И стоит только королевскому рыцарю выйти за дверь, как городская чернь в трактире грянет издевательские куплеты о его пустом кошельке. В лицо смеяться опасаются мечи идальго все же острее длинных языков. И это не удел младших, недавно присягнувших государю, старые рыцари все как один знают, что достаток гвардейца за десятки лет службы не увеличивается ни на йоту.
В прежние времена мы просили короля разрешить нам торговлю в свободное от службы время, но получили отказ нам напомнили, что благородному торговать не пристало. Позже поднять жалование гвардейцам государю предлагали советники, однако он лишь отмахнулся.
Я сам воин, сказал он. И по себе знаю, что рыцарь мечом прокормится.
В молодости государь только и делал, что воевал на Материке; Остров под властью дальних родичей мало занимал его. Неожиданно усевшись на трон, король не изменил взглядов и был по-своему прав но лишь для тех мест, где шла война. На Острове же настоящей войны не случалось уже лет сто, если не считать мелких стычек.
Итак, наши мечи были не нужны королю. А ненужный королю меч охотно служит разбойнику.
Разбой не требует войны. Главное для него жители, у которых водятся деньги, еда и вино до прочего добра мы не жадны. Поэтому лучшее время для гвардейца служба в провинции, лишь бы не в той, откуда родом он сам. В чужих уделах нет наших родичей, нет и зоркого королевского присмотра.
В народе о нас распускают вздорные слухи. Люди шепчутся, будто нам закон не писан и управы на нас нет. Будь оно так, разве приходили бы мы ночами, переодевшись в платье разбойников? Разве мчались бы назад, заметая следы? Разве сейчас терзались бы горькими мыслями помимо той, что в схватке потеряли товарища?
Что бы ни говорил король советникам, а он все же первый страж закона. И будь случай покажет это всему Острову в назидание. И случай, похоже, скоро представится. В ту злополучную ночь мы наследили.
Тело дона Хуана необходимо передать родичам, они живут в Северном уделе, сказал дон Рикардо. Его место в родовой усыпальнице. Отправим завтра же. Я сам принесу им эту скорбную весть.
Мы приблизились к бездыханному Хуану. Дрожащий свет масляной лампы замигал на бледном лице и окровавленной одежде мертвого и только тут я заметил, что из рукава его дублета на правом плече вырван большущий клок.
Он не снимал дублет гвардейца. Носил на счастье. Даже в налет надевал под накидку
Где нашивка? резко спросил дон Рикардо, указывая на разорванный рукав.
Сорвана, проговорил я глухим голосом. В схватке.
Лицо десятника вытянулось. Он повернулся к окошку и выпустил в темноту поток площадной брани, которой мы прежде от него не слыхали.
* * *
Все началось с того, что мы десять товарищей-гвардейцев во главе со старым Рикардо де Айлой (он вдвое старше любого из нас; половину жизни носит дублет и латы Королевской Сотни, дослужился до десятника, нажил долгов лет на пятьдесят вперед, роскошное собрание кинжалов и невозмутимый дух) с нетерпением ждали назначения из столицы в Восточный удел. Из двух его портовых городов круглый год ходят на Материк торговые суда. Через весь Восточный удел от побережья идет тракт дорога в столицу, и лишь ей этот многолюдный край уступит в богатстве.
Восточный удел издавна облюбовали купцы: мореходы владельцы кораблей и те, что торгуют с мореходами. Даже те из них, что попроще, процветают редкий торгаш там не держит своей усадьбы, роскоши которой позавидует иной сеньор. Самые богатые ухитряются даже покупать себе земельные наделы и затем наживаются поборами с местных крестьян.
К купеческим-то владениям и приглядываются служилые люди. С крестьян и мастеровых брать нечего, тревожить дворян опасно почти каждый из них приходится родственником кому-то из Сотни, а мы нипочем не обидим братьев по оружию.
К налету на усадьбу мы готовились без малого месяц. Мы нацелились именно на нее хозяева, семейство Прентос, прибрали к рукам едва не десятую часть Восточного удела. Дом поражал богатством, амбары ломились от припасов, в конюшнях били копытами лучшие скакуны удела. Спесь хозяев не знала границ; на людях те держались так, словно были родней самого короля. Соседи потакали им: дворяне раскланивались, как с равными, земледельцы хоть и ворчали, но исправно платили ренту. Будь наша воля мы бы раскатали все это великолепие по камешку, но служилый человек не разбойник. Нам всего и нужно было, что слегка поправить свои дела золотом, съестным и выпивкой. Сам грабеж мы называли переделом лишнего.
Мы долго ждали и дождались. Однажды усадьбу покинула большая часть хозяев старший Прентос с тремя сыновьями и свитой в два десятка слуг ускакали на охоту: купец не отказывал себе в этой исконно дворянской забаве. В ту же ночь мы навестили жилище богатея.
Жители Острова по большей части беспечны, когда речь идет об охране дома, даже города не имеют крепостных стен, ибо море защищает надежно, а на самом Острове опасаться некого. Об усадьбах же и говорить нечего.
Ограду чуть выше человеческого роста легко перемахнул Диего. Он опустил кулак в латной перчатке на голову опешившего привратника и отодвинул тяжелый засов, пропуская во двор нас. Десятник дон Рикардо, Энрико и Педро поспешили к дому, Диего и Роберто занялись воротами амбара, мне и Хуану десятник велел остаться во дворе стеречь коней и подать сигнал тревоги, если понадобится.
На дворе стояла тишина, лишь изредка всхрапывали наши кони. Мы не зажигали огней, а висевшие у ворот и над крыльцом дома светильники погасили нам, уже привыкшим к темноте, они только мешали. Из дома послышались топот, нестройные крики и возня дон Рикардо с двумя товарищами вязали сонную дворню. «Где можно без крови!» наставлял нас десятник накануне. Я стоял возле коновязи, а Хуан, обойдя двор кругом, принялся стягивать веревкой оглушенного привратника не хватало, чтобы тот очнулся и поднял крик.
Тут-то и появился из неприметной дверцы человек в одной исподней рубахе и с длинным мечом в руках. Он выдал себя шарканьем обуви и сиплым дыханием одинокий защитник усадьбы был немолод, и я успел заметить его и обнажить клинок прежде, чем тот бросился на меня. Схватка длилась недолго как ни ярился старик, фехтовал он неважно, и я легко выбил оружие из его рук. Меч зазвенел о камни, и мой противник даже не думал поднимать его он гордо выпрямился передо мною, скрестив руки на груди и задрав седую бороду.
Бей, мерзавец! прохрипел он.
Нет, это было бы уже слишком. Разбой сам по себе занятие не из благородных, но убивать безоружного было противно рыцарской чести.