Неслабо, да? проговорил дядя. Разменял в Первом национальном. В горлышко ведь ничего больше пятака не пролезает. И тем не менее деньжищ тут прорва, доложу я вам.
А зачем это, мистер Маршалл? спросил я. Идея-то в чем?
Теперь мистер Маршалл заулыбался во весь рот:
Вы, наверное, скажете: просто бутыль серебра
Нет, горшок золота на конце радуги[1], встрял Хаммурапи.
но идея, как ты выразился, в том, чтобы народ угадывал, сколько там денег. Прикинь: купил ты товара, скажем, на двадцать пять центов и можешь попытать счастья. Больше покупок больше попыток. А я буду вплоть до сочельника вносить все цифры в амбарную книгу, и на Рождество тот, чья отгадка окажется ближе всего к правильной сумме, получит всю кубышку.
Хаммурапи без тени улыбки покивал.
Тоже мне, Санта-Клаус выискался, хитроумный Санта-Клаус, бросил он. Пойду-ка я домой и засяду писать книгу «Изощренное убийство Руфуса Макферсона».
Надо сказать, египтянин и в самом деле кропал рассказики и отправлял их в журналы. Рукописи всякий раз приходили обратно.
Поразительно, просто уму непостижимо, какой отклик нашла в округе Уачата затея с бутылью. Что и говорить: такого наплыва покупателей «Вальхалла» не видывала с тех самых пор, когда бедняга Талли, станционный смотритель, слетел с катушек и объявил, что прямо у вокзала нашел нефть, после чего в город хлынули разные сомнительные личности и начали бурить поисковые скважины.
Даже завсегдатаи бильярдной, которые соглашались расстаться со своими кровными лишь там, где речь шла о выпивке или женщинах, вдруг пристрастились насколько позволяла им свободная наличность к молочным коктейлям. Немногочисленные престарелые дамы во всеуслышание заклеймили придумку мистера Маршалла как род азартной игры, но шум поднимать не стали, а некоторые под благовидным предлогом даже заглянули в аптеку и с бухты-барахты назвали свою цифру. Школяры те и вовсе посходили с ума, и я стал знаменитостью местного пошиба: все считали, что мне известен точный ответ.
Я тебе скажу, где собака зарыта, начал Хаммурапи, закуривая египетскую сигарету, какие он заказывал по почте на табачной фабрике в Нью-Йорке. Не там, где ты думаешь. Другими словами, алчность здесь ни при чем. Тайна вот что завораживает человека. Смотришь ты на эти пятаки с гривенниками и что тебе приходит в голову? Неужели «Ох, денег-то»? Ничуть не бывало. Тебе приходит в голову: «Ох, сколько ж сюда поместилось?» И это поистине основополагающий вопрос. Разные люди усматривают в нем разный смысл. Понимаешь?
А уж Руфус Макферсон просто рвал и метал! Кто занимается торговлей, тот знает, что Рождество приносит самую значительную часть годовой выручки, а потому Макферсон начал охоту за покупателем. Перво-наперво он решил позаимствовать идею с бутылью, но из скаредности наполнил свою емкость монетками в один цент. Затем написал письмо редактору еженедельной городской газеты «Стяг» и сообщил, что мистера Маршалла нужно «вымазать дегтем, вывалять в перьях и вздернуть на виселицу за превращение невинных детей в прожженных азартных игроков, которым прямая дорога в ад!». Представляете, каким он стал посмешищем! От Макферсона отвернулись все. В итоге к середине ноября ему только и оставалось, что топтаться на тротуаре у своего заведения и мрачно глазеть на площадь, где вовсю кипели празднества.
Примерно в это же время в городе впервые объявился Шпингалет со своей сестрой.
Никто из горожан его не знал. По крайней мере, люди не припоминали, чтобы где-нибудь видели его прежде. Он рассказывал, что живет на ферме в миле от Индейского ручья, что мать его весит всего тридцать кило, а старший брат за пятьдесят центов лабает на скрипке по свадьбам. Шпингалет, уверял он, это его настоящее и единственное имя, а лет ему двенадцать. Правда, его сестра Мидди говорила, что только восемь. Волосы у него были прямые, темно-соломенные. На обветренной, напряженной физиономии с сосредоточенно-тревожными зелеными глазами читалась проницательность вкупе с житейской мудростью. Низенький, щуплый и жилистый, Шпингалет всегда носил одно и то же: красный свитер, синие джинсовые бриджи и огромные, не по ноге, мужские башмаки, которые хлябали при каждом шаге.
Когда он впервые заглянул в «Вальхаллу», на улице лило как из ведра; мокрые мальчишеские волосы превратились в плотную шапку; башмаки облепила рыжая грязь проселочных дорог. Мидди поспевала следом, а Шпингалет ковбойской походочкой направился прямо к стойке, за которой я протирал стаканы.
Слыхал я, у вас тут на отдачу бутылка имеется, деньгами под завязку набитая, сказал он, глядя на меня в упор. А коли вы, братцы, ее на отдачу приготовили, так и отдайте нам, а мы будем премного благодарны. Зовут меня Шпингалет, а это сестренка моя, Мидди.
Мидди смотрела печально-печально. Худенькая, как тростинка, она была на голову выше, а с виду и намного старше брата. Бледное, жалостное личико обрамляли коротко стриженные белобрысые пряди. Стояла она в линялом ситцевом платье, не доходившем до острых коленок. У нее было что-то не то с зубами, но она старательно это скрывала, по-старушечьи чопорно поджимая губы.
Прошу прощения, ответил я, но тебе нужно переговорить с мистером Маршаллом.
Так он и сделал. Мистер Маршалл при мне объяснил ему все условия. Шпингалет внимательно слушал и кивал. Через некоторое время он придвинулся вплотную к стойке, погладил бутыль и сказал:
Знатная штука, верно, Мидди?
А Мидди поинтересовалась:
Так отдадут нам ихнюю бутыль или нет?
Не-а. Вперед надо угадать, сколько там денег. А чтоб попытку дали, надо прикупить чего-нить на четвертак, иначе нельзя.
Так ведь нет у нас четвертака. Где ж его взять-то?
Нахмурившись, Шпингалет почесал подбородок.
Это легче легкого, ты, главное, держись меня. А потрудней вот что будет: пальцем в небо не попасть. То бишь не гадать, а знать на все сто.
В общем, через несколько дней явились эти двое снова. Шпингалет взобрался на высокий стул поближе к стойке и решительно потребовал два стакана простой воды для себя и для Мидди. Именно в тот раз он и поведал кое-что о своей семье:
а еще папуля-дедуля, матушкин отец, он каджун[2], по-нашему еле-еле волокет. А брательник мой, тот, что на скрипке лабает, три раза на киче чалился Это через него пришлось нам подхватиться и двинуть из Луизианы. Он какого-то кренделя бритвой почикал из-за тетки, на десять лет его старее. Белесая такая.
Мидди, которая до сих пор держалась в тени, нервно зачастила:
Негоже вот так выбалтывать наши личные, семейные тайны, Шпингалет.
Умолкни, Мидди, отрезал Шпингалет, и его сестра умолкла. Она у нас хорошая девочка, добавил он и повернулся, чтобы погладить ее по голове, только спуску ей давать нельзя. Ступай, красава, журнальчики цветные полистай, а насчет зубов не парься. Шпингалету мозгами пораскинуть нужно.
Чтобы пораскинуть мозгами, Шпингалет застыл, не сводя глаз с бутыли, словно хотел ее съесть. Подперев ладонью подбородок, он долго сверлил взглядом стекло и даже ни разу не моргнул.
Мне одна мамзель в Луизиане сказала, что я вижу то, чего другим не видно, потому как мне судьба ворожит.
Спорим, правильный ответ судьба тебе не наворожит, сказал я ему. Ты просто от балды назови цифру может, и попадешь в точку.
Вот еще, отвечал он. Черта лысого так рисковать. Лично я на фарт не полагаюсь. Знаешь, я тут мозгами-то пораскинул: чтоб маху не дать, только один способ есть пересчитать пятаки и гривенники, все до единого.
Давай, пересчитывай!
Что пересчитываем? Хаммурапи, лениво ввалившийся в помещение, устраивался за стойкой.
Да вот, парнишка хочет сосчитать деньги в бутыли, объяснил я.