Папа открыл дверь. Я стоял за его плечом и сквозь стекло и москитную решетку увидел незнакомого человека. Петли издали резкий скрипучий звук, дверь распахнулась полностью. Гость отступил от порога, позволив лучше рассмотреть себя. Явно весь на нервах все мышцы и загорелая кожа напряжены; стоит, потупившись, словно явился сознаться в ужасных прегрешениях.
Я могу вам помочь? спросил папа.
Незнакомец потоптался на месте, по-прежнему не поднимая глаз и перебирая кончиками пальцев, будто играл на музыкальном инструменте. На вид лет тридцать пять, возможно, ближе к сорока. Точнее сложно определить лицо и шея мужчины терялись в кустистой бороде. Русые волосы были тщательно зачесаны на одну сторону и щедро смазаны маслом, так что голова сияла, словно бронзовая.
Сэр? папина интонация сменилась на решительную. Он давал визитеру понять, чтобы тот поскорее объяснил причину своего присутствия здесь, иначе ему грозят неприятности.
Мужчина наконец поднял взгляд. Таких темных глаз я еще не видел. Белки влажные, лицо отекло он недавно плакал?
Я простите меня, забормотал он. Я никому не причиню вреда. Никому, сэр.
А что, черт побери, вы делаете на моей веранде? папин голос звенел предчувствием беды; оно повисло в воздухе, как заплесневелые портьеры. Или мне вызвать полицию? Он слегка толкнул меня локтем, словно намекая позвонить или хотя бы достать телефон и сделать вид, что звоню. Я послушно засветил экран.
Нет, сэр! Пожалуйста! взмолился незнакомец. Я никому не причиню вреда. Я сам тот, кого обидели! выкрикнул он с такой серьезностью, что на шее вздулись жилы, а борода затряслась. Пожалуйста, мне просто нужно кое о чем позаботиться. У меня нет оружия можете проверить.
Отец повернулся ко мне. Некоторое время спустя я понял бы выражение его лица лучше. Сожаление, почти мольба, но к тому же и изрядная доля неискренности, словно у нанятого за деньги бездарного актера.
Папа, ты же видишь начал я, однако что-то дрожь его губ, наморщенный лоб, взгляд, в котором читалось нечто невысказанное и слишком личное, чтобы произносить вслух, меня остановило. А если точнее, смутило. Я тяжело вздохнул и обратился к незнакомцу: Что произошло? Нужно вызвать «Скорую»? Полицию? С вами случилась беда?
Мужчина затряс головой столь яростно, что я не удивился бы, отлети она в кусты.
Нет, нет, у меня все хорошо, клянусь. Я здесь, чтобы сказать тебе несколько слов. Услышал, что ты в городе, и решил заскочить по пути, пока солнце не зашло.
Он сфокусировал на мне взгляд настолько быстро и категорично, что я отступил назад. Глаза незнакомца прояснились; стоявший на пороге жалкий невменяемый бродяга внезапно исчез.
Мне? Я почувствовал себя глупо, будто вдруг поменялся с ним ролями. Я вас знаю?
Ты Ты знал моего отца.
Невозможно описать изменения, которые претерпел облик незнакомца в тот момент; а когда я распознал схожесть, меня поразила еще большая трансформация. Словно с его бледного лица, да и с моего тоже, схлынули все цвета и магическим образом мутировали, обратившись в грозовые тучи, которые затмили все краски мира.
Я открыл рот, намереваясь что-то сказать, однако не помню, чтобы произнес хоть одно слово.
Не суди меня, произнес незнакомец, и перед ним замерцала почти видимая стена обороны. Я не такой, как отец, и не унаследовал ничего, что сделало бы меня на него похожим. Грехи отцов и тому подобное это все чушь собачья.
Человека, стоявшего передо мной у дверей дома, где еще моя бабушка родила мою маму, звали Дикки Гаскинс. В начале истории я уже упоминал его отца и свою случайную встречу с ним, когда я был простодушным ребенком, переполненным радостью от недавнего общения с фальшивым Санта Клаусом. То была наша первая встреча, и она же последняя, которую можно назвать приятной.
Значит, ты сын Коротышки Гаскинса? одними губами прошептал мой отец.
И опять его тон показался наигранным. Я заподозрил, что он хорошо знал визитера, однако из каких-то соображений не хотел, чтобы я это понял.
Дикки кивнул, изо всех сил изображая смирение наклонил голову, опустил плечи, лицемерно сцепил перед собой руки.
Да, сэр. И каждый день моей никчемной жизни я стараюсь искупить вину за это. Я не таков, как отец.
Наверное, ни один мой мускул не пошевелился в ходе столь длинного и мучительного признания. Рассказчик из меня неважный, иначе я изложил бы события должным образом, чтобы и вы ощутили охвативший меня смертельный ужас. Однако «в моем безумии есть система», как говорил Великий Бард[4], и я взываю к вашему терпению, читатель. Достаточно упомянуть, что я не испытал бы большего страха и смятения, если бы сам Сатана со своими приспешниками ступил на землю моего отца.
Убирайся отсюда к черту! выкрикнул я, борясь с инстинктивным желанием как следует врезать отродью человека, ставшего источником моих бед. Ни слова больше! Вон из дома моего отца!
Если кровь может кипеть от гнева, то моя уже выкипела и загустела. Я ощущал, как горит кожа на лице.
Ты хотя бы меня выслушай, настаивал Дикки Гаскинс.
Я рявкнул на него, используя слова, которые мама запрещала произносить. Затем мной овладела какая-то одержимость, и я набросился на Дикки, схватил его за рубашку и потащил за собой. Не знаю, откуда взялись силы, но я приподнял его и шмякнул о бетонный пол веранды. Я услышал, как воздух покидает его легкие. Родословная Дикки была ни при чем; неподдельный ужас, отразившийся на его лице, переключил во мне какой-то рычаг. Не знаю, почему, но я отвел назад руку, сжал ее в кулак и приготовился ударить в уязвимое лицо, так похожее на лицо Коротышки Гаскинса.
Папа? донесся справа нежный ангельский голосок.
Мой кулак завис где-то между Дикки и небом. Я обернулся; все четверо детей стояли рядом, наблюдая мой приступ ярости. Наверное, вышли через заднюю дверь и обежали вокруг дома. Говорила Хейзел, причем крайне душераздирающим тоном, который верно передавал чувства всех. Даже Уэсли, к которому я часто относился так, словно он мудрее и старше меня, смутился, как маленький ребенок. Логан хныкал, размазывая слезы по щекам. Хотя я ожидал такое скорее от Мейсона.
Я вынырнул из транса. Бросил Дикки и, спотыкаясь, пятился назад, пока не уперся в стену. Папа так и стоял в дверях, неподвижно и молча.
Простите меня, прошептал я. Кажется, никто не расслышал, даже дети, к которым я и обращался.
Ничего страшного, произнес Дикки, вставая на ноги и отряхиваясь. Он принял мои слова на свой счет. А теперь позвольте приступить
Уходи! выкрикнул я, на этот раз разозленный тем, что он заставил меня сорваться в присутствии детей. Вон отсюда, чтобы я тебя здесь не видел! Однако я смотрел не на него. Мои взгляд сфокусировался на Уэсли, который, в свою очередь, изучал меня взглядом мудрой совы из детского фэнтези.
Я не знал, что говорить и что делать. Я не столько беспокоился за то, что Уэсли в первую очередь он стал свидетелем моей вспышки гнева, сколько за то, что придется объяснять, какая причина ее вызвала. В лице Дикки я увидел его отца, а в его отце видел все плохое, что когда-либо со мной случалось.
И теперь я стоял, тяжело дыша, словно после сотни приседаний. Дети ожидали услышать от меня какие-то слова, чтобы понять мою реакцию. Я подумывал избавить их от кошмарных подробностей, однако выбора не было, и открыл рот, не зная, с чего начать.
Дети, послушайте
Но я не успел. Дикки издал такой звук, словно его рвало. Я посмотрел на него в недоумении сейчас со стыдом вспоминаю, что не ощущал никаких опасений, только нездоровое любопытство. Странный звук. Слишком неестественный для того, чтобы исходить из человеческого тела; любой сразу поймет творится что-то страшное, смерть стучит в дверь, и без помощи врачей ее не удержать за порогом.