Прибавим, что тогда он без труда находил эту «родственную душу», бывшую в теле на четырех лапках и всегда находившуюся в нескольких шагах от своего хозяина.
Из породы грифонов, но с сильной помесью, этот верный друг живо отзывался на кличку Артемон. Испытывал ли капитан неприятность или удовольствие, он подзывал к себе Артемона и доверял ему свои соображения.
В это утро капитан Пип, несомненно, чувствовал потребность в каком-то признании. Действительно, только Бишоп удалился, как он вдруг остановился у подножия фок-мачты и коротко кликнул:
– Артемон!
Прекрасно выдрессированный шпиц грязно-желтой масти немедленно предстал перед ним. Потом, степенно присев, он поднял на своего хозяина умные глаза, проявляя признаки самого живого внимания.
Но капитан Пип не сразу ударился в откровенность. Готовившееся сообщение еще не созрело. С минуту он оставался неподвижен, безмолвен, с нахмуренными бровями, держа Артемона в томительном неведении.
Во всяком случае, заботу, а не радость желало излить его сердце. Родственная душа не могла в том ошибиться, судя по ощетинившимся усам своего друга, по сверкающим глазам, зрачки которых расширялись от гнева.
Капитан, не переставая жестоко мять кончик носа, долго переводил взгляд от кронбалков к гакаборту. После того, с силой сплюнув в море, он топнул ногой и, убедившись, что Артемон перед ним, заявил сердитым голосом:
– Словом, все это – дешевка, сударь!
– Артемон опустил голову с печальным видом.
– А если нас застукает непогода?.. Что тогда, господин хороший?..
Капитан сделал паузу, прежде чем закончить, и принялся терзать свой ни в чем не повинный нос.
– Вот будет история! – произнес он напыщенно.
Так как признания хозяина никогда не бывали очень длинны, Артемон, вероятно, думал, что отделался, и счел, что может позволить себе какое-нибудь движение. Но голос капитана приковал его к месту.!!!
Он начал издеваться, перечисляя заявления проспекта:
– «Прекрасный пароход». Ах, ах, ах!.. «В две тысячи пятьсот тонн». Этот-то в две тысячи пятьсот тонн?
Какой-то сиплый голос раздался в двух шагах от него:
– Маленьких, командир!
Капитан не обратил внимания на этот возглас.
И «в три тысячи лошадиных сил», – продолжал он. – Хватает же смелости у человека! Три тысячи лошадиных сил!..
– Пони, командир, в три тысячи маленьких пони, – произнес тот же голос.
На этот раз капитан, закончив свой монолог, бросил сердитый взгляд на осмелившегося прервать его и удалился, а его пассивный доверенный, вернувшись к роли собаки, засеменил следом за ним.
Сондерс – ибо это он был дерзким комментатором, – смотря, как капитан Пип уходит, впал в веселое настроение, которое хотя и не выражалось обыкновенным образом, тем не менее должно было быть очень сильным, судя по вздрагиваниям, от которых скрипели его суставы.
После утреннего завтрака спардек стал заполняться пассажирами; одни прогуливались, другие сидели группами и беседовали.
Одна из этих групп вскоре привлекла особенное внимание Робера. Составляли ее три лица, в том числе две дамы, находившиеся поодаль от него, в передней части спардека. В одной из них, собиравшейся читать последний номер «Times», он узнал вчерашнюю соседку по каюте.
Замужняя или вдова, ей на вид было двадцать два-двадцать три года. Кроме того, он не ошибся, приняв ее за хорошенькую: солнце так же лестно выставляло ее, как и свет лампы.
Спутницей ее была девушка девятнадцати – двадцати лет, судя по явному сходству – сестра.
Что касается господина рядом, то он не внушал симпатии с первого взгляда. Маленький, сухопарый, с крючковатым носом, с ниспадающими усами, с неуловимым взглядом бегающих глаз – все в нем не нравилось Роберу.
«Впрочем, какое мне дело до него!» – сказал он себе.
Однако он не мог сразу оторвать от него взгляда.