Будете там с мальчиком собаку кормить
Выйдя из Комбината, шагает Корнев тротуарами, вдоль которых вода. Хорошо! Но ровно до той минуты, когда упадёт человечек. Будто поставив на его живучесть, как на карту, и уверенность, и радость, проиграл
И не бегает он на лыжах, а ходит. А с Марией беда Да и он непутёвый Шёл, шёл, ноги подогнулись «Знал, не сдюжит, а лез». Нырнуть бы во мрак летящий мимо, в иной мир, как в реку. Рука вцепляется в вагонную полку. Да, не волен человек.
Залитая светом равнина. Луны вроде нет Синюха. В окне виден нижний склад. Верхние в тайге, некоторые в верховьях рек, на которых и работают мулельщики. Нижний (цех реализации) это, да, брёвна. На вагонах и в штабелях Тут далеко не так. Кругляк не целиком отправляют вагонами, есть переработка: воронки щеподробилок, фанерный комбинат. Название для деревни (Синюха), но выглядит, как городок. Кинотеатр. Ресторан Ипподрома не хватает. Улым халупа с дверью нарастворку для вьюг В имени вой метели на северную неделю. А ему глина для лепки. «Выстрою это же, да ипподром» «Город мечты» уплывает в темноту.
Дед бодрствует. Выкладывает пакеты. Со дна мешочек. Звяк железок. Пакеты обратно в котомку. Ха! Ремонтировать думает! Этот дед Гавриил прямо архангел
Не даёт спать полуночница[3]? Вот и мне. А ты чего? Я молодым делом был горазд храпака давать.
Какой я молодой
А сколь тебе?
Сказал.
Немалые годы.
Ты о квартиранте говорил, о сплавщике леса Я тот парень.
Господь с тобою, он чернявенький, обыковенный, а ты беленькой и вона какой
Наверное, и мне дорога не в Улым В Напалкове живу, туда мне и дорога.
А пошто билет не туда?
Со мной бывает. Хочу одно выходит другое. Молодым вот уехал в тайгу
Молодым делом можно и поездить
Глупости творим молодым делом. В городе дом от отца, он в карьере был взрывником Давно его нет
Умер?
Повторил подвиг Александра Матросова. Мать ждала, болела В управлении рудника первая красавица. А я из армии не домой, в лётное училище имени Чкалова! Умерла мама. И вот я один, двадцать лет Танцы, вино
Ныне-то женат?
Да Второй раз. Но я не об этом Я тебе, дед, о душе
Тот кивает, мол, о чём ещё в вагоне с незнакомым
Лето на то и лето, чтоб отлететь, а у меня ни дела, ни радости. Однажды на краю
Дым. Горит коврик у кровати. Выкидывает во двор, курит на крыльце. Утро. От нового березняка тянет гарью, металлом индустриального города. Рядом завод, куда берут учеником токаря. Но не охота ему станочником, охота лётчиком. В небо не берут.
Каменные Ломки рядом с озером. Собаки лают, шиповник колет руки. У воды рыбаки. Обегает их кустами, намокнув (роса), а то вытащат. Влезает на мостик, с которого ныряет с детства. Горько думать: не приняли. Лётчик молодой глядит орлом. Документы в его руках Предел.
«Не надо тебе в небо, отговаривала мама. У тебя наследственное». Домик бедный у них, но картин много. И масляными красками, и на бумаге акварельные. Папки с набросками: озеро, скалы, костёр, сосны над котлованом. Луг, опять озеро, огромное, как море. Работы маминого отца, деда Андрея. Да и внука Стёпы в альбомах. На школьных отметки: одни пятёрки. И те, что вне уроков: дом на берегу, катер «Варяг» у деревянного причала, автопортрет в ковбойке
Уходит твёрдо на дно, но вода катапультирует
Однако утопиться хотел, качает головой дед Гавриил.
Вот тогда я и умотал на эту новую дорогу
Мария
Барак, копия казарма. Не дом родной. Электропилой пилить брёвна куда трудней, чем в цехе у станка. Брёвен много. На вагонах и в штабелях
Сам себя отправил в такой край, куда никто добровольно не едет. Разве что ради денег. Но ради денег он бы никуда. Накануне отбытия в эти края первая сберкнижка. Друг отца, купив родительский домик (две комнаты с верандой, до трамвая двадцать минут пешком), велит не тратить на ерунду. Одежды на зиму нет, но вкалывать нормально и в казённом ватнике. Одна куртка, кожаная. И теперь иногда надевает за грибами. Для других выходов вот эта, в купе на плечиках.
Октябрь, а в Напалкове морозы: трава на обочинах стекленеет, облака роняют льдистый снег. Ветрюга дует из тундры. К ноябрю горы. Бараки выглядывают трубами. В тот год зима испытывает нового жителя.
В городе-то площадь с памятником, много кафе, стадионы, танцплощадки, цирк, ипподром Зачем живёт, зачем ему эта жизнь и как её употребить? Громкие слова выкрикивает радио, но на душе уныло. Одна ценность работы деда: горка ледяная, ребята катятся на фанерках, деревья в инее, рыбаки над лунками
В двадцати метрах от барака станция. Новыми буквами: «Напалково». Шагать некуда. Тут сарча непроходимая, а там роща непролазная. Идёт прямо, к конторе. Над крыльцом опять новыми буквами: «Напалковский леспромхоз».
И впереди Новый год, от которого двадцатилетний Степан добра не ждёт. В бараке творят брагу. Вятский умеет: «Мы вятский народ хватский». Его друг Тишина, грамотный, как учитель. Пурга с иголками. Окна в наледи. Браги много.
Тишина из лагеря, учит: война массовый гипноз. Корнев кивнул эрудированному. Но тот добавляет: герои войны гипнотики, больные Удар! Ещё и ещё Выбегают ребята от него на улицу, он за ними. Догнав, учит уважать память героев (как Матросов погиб его отец Михаил Иванович Корнев). В пурге теряет их, но нападают, и провал
В квартире у Марии Барановой три одинокие молодые дамы и её немолодой жених Никита Дяглов, неприглядный и ревнивый. Она идёт на холод за холодцом. У дома кто-то стонет. Вдвоём с Никитой тащит она Корнева в комнату, да и в судьбу. Врачей нет. Фельдшер пьяный. Кладут на диван. Водкой оттирает она обмороженные руки, обмывает раны.
Не успели выпить за уходящий год, за Новый не пришлось. Девицы уговаривают, но Никита Дяглов уходит:
Вот и отмечай с ним!
Зелье в Напалкове дефицит. Мария и её товарки пьют клюквенный морс. Ждут от северного бытия исполнения надежд.
Утром он в непонятной комнате. Тётка немаленькая, с аккуратной головой. Он видит её то и дело в конторе. Но тут внимательно. На лице нет косметики, а верхние веки, как подкрашены. И оттого глаза глубокие, напоминают ему мамины.
Как тебя?
Степаном. Отец в честь Стеньки Разина
Стенька! его немного коробит. А меня Марьей Ивановной. Кто это тебя отметелил? Вызнаёт детали: В барак тебе нет ходу. Убьют. Ты, мил-парень, отсидись у меня в тепле, в сохранности. Этот Вятский в тюрьму глядит. Тихонов оттуда. Велю твои вещи Крутит ручку телефона (рация).
Кто-то мигом приволок его чемодан
Корнев в кухне на раскладушке. Мария Ивановна закрывает дверь и уходит в комнату.
А молва, Марья Ивановна?
Я девица. Тридцать лет. Кроме работы, нет любви
В её удобной квартирке комфортней, чем в бараке. В эти новогодние дни к ней: то одна, то другая. Толкуют: «На улицу не выйди, убьют!»
Третьего января они вдвоём к немного хмельному фельдшеру. Он даёт документ о побоях. От него к милиционеру. В заявлении Марии имена свидетелей того, как она обнаружила Корнева. Милиционер и ему велит написать о том, как на него напали на улице в канун Нового года.
Пятого января дознание. И конторские работницы, и Никита Дяглов говорят одинаково. В зарешеченном домике пункта милиции Вятский и Тишина кукуют до автозака из Удельска. А они трое идут улицей Корневу к Марии (чемодан у неё), да в барак. Она не довольна Дягловым: водки ему жалко! Он уходит, а они (Степан и Мария) к ней. Она вдруг: «Не перекусить ли нам?» Он ей благодарен, но напоминает: «Никита Борисович обидится»
Дяглову тридцать девять, он разведён на большой земле (как тут говорят) с первой женой, которая ему не верна. Он не только начальник нижнего склада, он начальник Корнева. И легко приревнует Марию к молодому работяге. Но она храбрая. Во время войны, тогда школьница, работает в колхозе председателем. В городе техникум окончила. Двадцати трёх лет от роду, а руководит цехом на деревообрабатывающем комбинате. В Напалкове во главе лесозаготовки, молодой коммунист для укрепления кадров.