Несколько бледное лицо его с правильными чертами было строго и спокойно, густые черные волосы были коротко острижены, а в больших, стального цвета серых глазах под густыми ресницами светились ум и сила.
Баронесса бросила книгу, кинулась навстречу вошедшему и хотела обнять его, но тот резким досадливым движением отбросил протянутые руки и подвел ее к стулу.
Боже мой, как вы неосторожны! Сколько раз я просил вас беречь излияние нежностей для закрытых дверей. Какой бы был скандал, войди кто-нибудь из детей или слуг! заметил он вполголоса.
Баронесса густо покраснела, и губы ее дрожали от злости, когда она отвечала:
Прежде ты не был так осторожен. Дети могут войти, только когда я их позову; что касается слуг, так недостает только того, чтобы я стеснялась их.
Да я-то стесняюсь! О нас и так слишком много говорят в обществе, и мне уже начинают действовать на нервы двусмысленные взгляды и насмешки! возразил Вадим Викторович, опускаясь в кресло и закуривая. Его лицо чуть вспыхнуло от неудовольствия. Ах, право, я желал бы, чтобы барон скорее вернулся А теперь прошу вас или позвать детей, или пойдемте к ним. Лиза очень бледна, прибавил он, нарушая тягостное молчание.
Да у нее ничего нет, незначительная простуда, вот и все, сердито заметила баронесса, стремительно поднимаясь и направляясь в детскую.
Краснощекий мальчуган-крепыш и худенькая, хрупкая, бледная девочка бросились к доктору и стали ласкаться к нему.
Наконец ты приехал, дядя Вадим. Целую неделю тебя не было видно, и когда я спрашивал по телефону, твой Яков всегда отвечал, что тебя нет дома.
Это правда. У меня было несколько серьезных больных, и вообще, я был занят, ответил Вадим Викторович, усаживаясь на диван между мальчиком и девочкой.
Дети, очевидно, любили его: они без умолку болтали, усердно угощая доктора миндалем в сахаре и фруктами, а поездка в Ревель была главной темой разговора.
Когда ты приедешь к нам, дядя Вадим? спросила девочка.
Я буду приезжать каждую пятницу вечером и оставаться до утра понедельника, а в июле приеду недель на шесть. Я очень утомлен и хочу отдохнуть.
Болтая с детьми, Вадим Викторович исподлобья наблюдал за баронессой. Мрачно насупившись, она кусала губы и не вмешивалась в разговор: злость из-за полученного отпора еще не улеглась в ней.
А вы, баронесса, одобряете наши планы и согласны оказать мне столь продолжительное гостеприимство? спросил Вадим Викторович, наклоняясь и целуя лежавшую на столе руку Анастасии Андреевны.
Баронесса слегка просветлела.
Конечно, конечно, мы будем рады вам. Только, милый доктор, захватите с собой лучшее расположение духа. Нервы ваши истрепались, и порой я не узнаю вас.
Вы правы, я стал нервен и несносен. В деревенской тишине и на свежем воздухе я поправлюсь.
Это будет вам очень легко: сад огромный, море в двух шагах, и есть лодки для катания. Кроме того, будут гости: хорошенькая Мэри Суровцева и тетка мужа, Елена Орестовна Кстати, она очень остроумная женщина. Надеюсь, такое общество будет вам приятно.
Для партии в карты несомненно, засмеялся доктор.
Появление слуги с докладом о приезде каких-то дам прервало разговор.
Глава II
Был вечер в начале июня, за несколько дней до отъезда баронессы в имение около Ревеля, где она рассчитывала пробыть до конца сентября.
Анастасия Андреевна сидела в будуаре в обществе доктора Заторского. Они только что окончили чай, который пили вдвоем, так как дети с гувернанткой были в Павловске у знакомых и должны были вернуться только в одиннадцать часов. Под предлогом проверки счетов баронесса увела возлюбленного к себе. Двери были заперты, а потому она без церемонии уселась к нему на колени, обвила его шею руками и запечатлела на его губах горячий поцелуй. Вадим Викторович ответил ей тем же, но теперь поцелуй его не был похож на прежние, огненные, и баронесса почувствовала это. Злой огонек вспыхнул на миг в ее глазах. Нагнувшись к доктору, она шаловливо заглянула в его задумчивое и озабоченное лицо.
Послушай, вечный ворчун, я должна сказать тебе нечто серьезное, и пора наконец осуществить это: ты должен жениться!
Вадим Викторович подскочил от удивления.
Какая глупая шутка, с негодованием произнес он. И на ком могу я жениться? Меня считают связанным
Тем больше оснований заткнуть рот злоязычникам. Как только барон вернется, ты должен жениться, чтобы положить конец всем пересудам.
И ты согласилась бы уступить меня другой? спросил Вадим Викторович недоверчиво, с оттенком насмешки.
Да, если это надо для счастья твоего и барона, который имеет по крайней мере право на то, чтобы я щадила его честное имя. Она как-то вдруг осунулась, закрыла лицо руками и прошептала слезливо: Бедный мой Макс! Он вполне уверен, что я люблю его одного, а он всегда был так добр ко мне.
Баронесса была искусная комедиантка, и ее маневр удался как нельзя лучше. Взволнованный и растроганный, Вадим Викторович прижал ее к себе, целовал и поклялся любить ее вечно, что бы ни случилось. Однако мысль о женитьбе, пущенная ею в качестве пробного шара, запала в душу доктора глубже, нежели баронесса предполагала. Несмотря на клятвы верности, эта связь тяготила его: страсть давно улеглась, а скандал принимал все больший размах, отражался на его репутации и ставил в обществе в ложное положение. Одним словом, чем дольше он думал, тем отчетливее понимал, что женитьба стала бы для него надежной и спасительной пристанью. Сам он, правда, не любил никого, но знал, что нравится многим, и мог выбирать. Он так был озабочен, что это заметила жившая с ним тетка, старшая сестра покойной матери доктора, вдова генерала, женщина богатая и независимая.
Заторская умерла родами, и генеральша, взяв на себя заботу о новорожденном, воспитала его как собственного ребенка. Отец его, тоже доктор, был слишком занят, чтобы заниматься сыном, и охотно доверил его своей бездетной свояченице.
Вадим Викторович любил и уважал Софью Федоровну как настоящую мать и знал, что его связь с баронессой очень огорчала тетку. Религиозная и глубоко честная Софья Федоровна считала низким и безнравственным обманывать человека, который оказал ее племяннику полное доверие, и этот щекотливый вопрос не раз бывал предметом пререканий, которые на несколько дней выводили молодого врача из душевного равновесия.
Вечером следующего дня после разговора с баронессой доктор был дома. Он вел прием. Отпустив около половины одиннадцатого последнего больного, он прошел в столовую, где за пасьянсом его ожидала за чаем тетка. Раскладывая карты, Софья Федоровна озабоченно наблюдала за племянником, который, видимо, был поглощен своими думами и молча пил чай.
Чем ты так озабочен? Нет ли у тебя какой неприятности с больными или с той дрянью? спросила она, понижая голос.
Нет, тетя, никакой неприятности у меня нет; совсем другое тревожит меня. Да если бы у меня и была какая-нибудь невзгода, почему ее причиной должна быть непременно ненавистная тебе бедная баронесса?
Потому что эта негодная баба составляет несчастье твоей жизни, и я постоянно боюсь какого-нибудь скандала. Вы ведь среди людей; неужели ты думаешь, что прислуга Козенов слепа? К тому же ты так неосторожен, и по карманам у тебя валяются письма этой особы. Начать с твоего лакея: из мести за какой-нибудь выговор он может передать барону одно из таких писем. Что тогда будет? Какими глазами будешь ты смотреть на человека, оказавшего тебе полное доверие, честь которого ты опорочил? Да еще неизвестно, чем может кончиться подобная история. Случалось, что самые мирные люди при таких обстоятельствах становились бешенее тигра и заставляли платить кровью за позор. Взволнованная Софья Федоровна смешала карты и отбросила их в сторону.