Молодой человек посмотрел на часы ах! обеденный перерыв давно прошел, и нужно было поспешить обратно на работу.
Через десять минут он добрался до места. Миновав рецепцию, Витя оказался в просторном зале, где его окружила типичная офисная обстановка на западный манер с общим для всех рабочим пространством, как здесь говорили, «open space». Вдоль широких окон рядами стояли столы светло-древесных тонов; к противоположной стене прижимались шкафы и стеллажи, заставленные по большей части папками со всевозможной документацией; на полках попадались сувенирные статуэтки, модельки машин и различный канцелярский ширпотреб. За столами компактно гнездились сотрудники, благо, имелись перегородки между местами, где люди сидели друг против друга, обозначавшие границы личного закутка, оборудованного всем необходимым для удовлетворения нужд деловой активности.
Витя прошел на свое рабочее место. На столе его ожидал целый ворох свежераспечатанных писем. Коллеги сидели с каменными лицами, уткнувшись в экраны и погрузившись в двумерную реальность: кто работал с таблицами, кто верстал презентации, а кто договоры. Слышалось монотонное стрекотание клавиш, не лишенное, однако, некоей претенциозности, будто виртуозы на клавиатуре немого инструмента, исполняли они свои произведения, более или менее искусно, в меру сил и талантов, но непременно во имя своей музы-бизнеса, которой каждый вдохновенно служил.
Молодой человек с досадой посмотрел на бумаги. С некоторых пор его стало посещать ощущение сугубой бестолковости всех этих канцелярских упражнений, мелкости своих занятий в среде, которая изо дня в день затягивала в свое болото и довлела над ним и ему подобными.
Иногда в его памяти оживали картины из прошлого, овеянные усладой воспоминаний и одновременно тоской от невозможности прожить заново это время. В бытность свою студентом мехмата С-го государственного университета он имел большие виды на жизнь, старался познать различные её стороны, но при этом с трудом находил для себя место в практических областях, которые пробудили бы в нем живой интерес. Несмотря на профиль своего факультета, он не был человеком математического или, как он сам в шутку любил говорить, механического склада ума, но имел обостренное восприятие, подчас болезненное, что, однако, нисколько не сказывалось на четкости и последовательности в мыслях. Так, отдельные разделы математики увлекали его, например, математический анализ и дифференциальные уравнения. Иногда ради собственного удовольствия он решал из сборника интегралы, находя в этом занятии много назидательного для формирования мышления, и испытывал в некоторых случаях даже определенные эстетические чувства (хотя полученные результаты часто не совпадали с ответами). Что же касается математической логики, да и вообще логики как дисциплины, то тут дела обстояли несколько иначе. Сколь это ни казалось абсурдным, но, несмотря на всю логичность, логика, в самых разнообразных её проявлениях, будь то в теории множеств, алгебре высказываний или в других разделах, почему-то казалась Вите неестественной. Была ли тому причиной незаурядность мышления или просто небрежность и нежелание приложить усилия, чтобы разобраться, он не отдавал себе в том отчет, но был склонен больше списывать такую особенность восприятия на иррациональные начала, на наличие своей собственной логики и даже любил приводить в пример высказывание одного философа, который утверждал, что-де логика, какой ее знает современная наука, не в явной форме, а опосредованно, но является одним из признаков несовершенства этого мира и несет в себе изъян, пропитывающий и другие его основания. Молодой человек многое воспринимал через эмоции, и интуиция преобладала в нем над холодным аналитическим мышлением.
Он был полон смелых идей и творческих замыслов, что, как известно, часто свойственно еще не окрепшему юношескому мироощущению. Малейший порыв вдохновения, нахлынувший вдруг от прослушивания какого-нибудь проникновенного музыкального произведения, от просмотра лирического фильма, а то и от иного ловко подмеченного живописного вида природы, казался тогда непреложным в своей исключительности чувств и самоценности переживания. Любовь к музыке соревновалась в нем с любовью к литературе, причем в основном к книгам философского, теологического и даже эзотерического характера. Сложно сказать, был ли здесь интеллектуальный снобизм или гордыня скорее, страстная тяга к познанию и желание составить свою «онтологическую картину мира». Во всяком случае, Витя любил с друзьями пообщаться на разные возвышенные, нетривиальные темы и не упускал при случае блеснуть перед ними, ловко вплетая в разговор мысли или даже целые фразы, почерпнутые из недавно прочтенных книг.
Увлечение музыкой началось еще со школьных времен, когда отец организовал для него уроки игры на гитаре с одним знакомым преподавателем. Занятия гитарой вскоре принесли плоды, и через полгода Витя уже начал сочинять свои первые, пока еще незатейливые песни. С той поры ступил он на зыбкий путь многих, кто вкусил прелесть сочинительства. Это новое увлечение, переходя в страсть, накладывало постепенно отпечаток на его мысли, побуждая к довольно отстраненным размышлениям о метафизике творчества. Мнились ему минуты вдохновения, когда душа возносится к созерцанию иной, надмирной реальности, когда пропадает ощущение времени, и созидатель, он же демиург, сливается воедино со своей музой как пламенеющий страстью любовник, достигший своей долгожданной цели; виделись падения и прохождения через бездны, заканчивавшиеся ментальным опустошением, разладом различных его начал и, как следствие, временным творческим бесплодием. Познавшему этот путь уже не обрести успокоение вне его, поскольку есть здесь что-то от посвящения, инициации, пробуждающей некие дремлющие силы, внутренние (а может, и внешние), которые требуют своего высвобождения, воплощения будь то в звуках, в словах, в красках (Как их назвать музы или духи творчества?) На практике взлеты Вити не были такими запредельными, падения такими глубокими, даже сколь-нибудь близко не приближались к границам, за которыми начинаются области малоизведанные и неустойчивые. Что-то препятствовало ему значительно погрузиться в глубины этих психических состояний. Быть может, сказывалось чувство здравого смысла, в формировании которого не последнюю роль сыграло родительское воспитание.
В сочинительстве прошел он разные периоды, восходя, по мере взросления и естественного развития эстетических потребностей своей души, к стилям более возвышенным и утонченным. Подростковое увлечение рок-музыкой после поступления в университет постепенно, через диско и поп, перешло к стилю Нью-эйдж. «Быть может, в нем народные напевы и григорианские хоралы переплавились в единый, чарующий мелодизм, который своей гармонией и ритмом настраивает на особый медитативный лад, побуждая к созерцанию высших сфер», выдал он как-то раз своим друзьям, которые довольно скептически воспринимали его увлечение новым стилем. Но уже тогда в его сочинениях прослеживались отголоски классики едва уловимые, пока еще робкие и неосознанные, словно нежные блики света
Как все это было увлекательно и каким значимым казалось! Особенно когда Витя устраивал эффектные презентации новых композиций. Почти всегда это становилось торжественным событием. Приглашались друзья и подруги, среди постоянных гостей Санёк Крайнов, Миша Штейн, Андрей Романовский. Устраивался небольшой фуршет с вином и скромной снедью. Словно в зрительном зале, все рассаживались на диване, стоящем в противоположном от компьютера и колонок углу, в предвкушении начала. Витя произносил небольшое вступительное слово, рассказывал, как возникла музыкальная идея, в чем основная задумка, её стиль и настроение. Затем, выдержав небольшую паузу, он включал запись Монотонное вступление струнных с плавным, неторопливым движением голосов и сменой аккордов поддерживалось пульсирующим ритмом перкуссии, напоминающим биение сердца. Мерный adagio настраивал на медитативный лад. Затем всплеск это вступил некий инструмент с космическим тембром, своими гармониками растекаясь по всем регистрам музыкального диапазона; и одновременно, как бы соревнуясь с ним, протяжное соло на электрогитаре, преображенное обильной реверберацией и прочими звуковыми эффектами. Этот внеземной полет после репризы, словно истощив свою энергию, плавно затухает На первом плане появляются клавесин и струнные, неся с собой торжественно-лирический настрой изящного барокко