Разумеется, таможенники имели право изъять мои излишки, но почему-то признать это не хотелось. Почему? стремился понять, чтобы достичь какого-то иного уровня восприятия происходящего. Я уже переступил черту возможного компромисса (души с национальной гордостью), и обратного пути не видел. Уже допустил мысль об ответных действиях, и она меня пугала. Впрочем, несмотря на все свои софистические выкладки, понимал, что дальше злобных мечтаний дело не зайдет.
Но ведь я же отдыхать прилетел наслаждаться! а голова забита черте чем. Надо поскорее осудить кубинских таможенников и отпустить им их грехи. Но, кажется, это не входит в обязанности туриста. Я превышаю свои полномочия. Сам контрабандист, а потом судья, следователь и палач не слишком ли много для одного человека?
И все же в чем суть инцидента?
Постепенно пришло убеждение, что случай с таможенниками это предупреждение свыше о том, чтобы я был осмотрительнее на острове Свободы. Очень может быть, что я из-за некоей непредусмотрительности могу оказаться не в том месте и не в то время, а сама Куба станет мне ловушкой. Как все предусмотреть? голову сломаешь, от судьбы не спрячешься. Значит, к черту сомнения, слушаем глас Вездесущего и следуем его подсказкам пусть будет то, что будет.
Кажется, получил желаемый результат и перевел дыхание.
Как все это абсурдно! скажите, но не спешите с выводами.
Беда в том, что сам не следую собственным советам.
Снова тяжело вздохнул соображение о подвластности Судьбе, похоже, не очень утешало. Чувства собственного достоинства и национальной гордости в таком раскладе становились мне обузой. Чтобы считать себя советским человеком за границей, мне, по меньшей мере, необходима точка опоры. Пока же сам себя подвесил в пустоте, подвластным всем ветрам. Интересно, что еще готовит мне судьба?
Пошли, подошел Вагиз. Мы снова живем вместе. Комната номер
Он взглянул на бирку ключа, потом на меня:
Хреново выглядишь. Не оклемался от полета?
В ответ услышал только тяжкий вздох не объяснять же дураку, чем голова болит. Но решил встряхнуть с себя апатию больше жизни, убеждал себя, отныне все пойдет иначе. Поднялся и даже улыбнулся из глубины существа стал подниматься вихрь надежды, пробуждая силы. Нервный срыв, подстроенный фатальным стечением обстоятельств, дал стрекоча.
Подойдя вслед за Вагизом к лифту, ощутил вдруг облегчение и через мгновение осознал, что со мной случилось. Обида, как и самолетный страх, ушла сама. Все это очень мило и душевно, если не считать того, что я так и не понял как вести себя на Кубе?
Положимся на здравомыслие? Не опрометчиво ли отдаваться игре волн Судьбы? Впрочем, мир достаточно разумен, а я не бессмертен, чтобы не ввергаться в крайности. Может, забыть на время о здравом смысле, осторожности и следовать природном чутью то есть положиться на самого себя?
Ты совсем плох, сказал Вагиз и положил мне руку на плечо. Сейчас поднимемся и тяпнем. Для душевного сугрева.
Я вздохнул облегченно. Сейчас бояться нечего пока, а там видно будет.
Но оставались еще усталость, голод и горькие мысли о том, что я не знаю, как дальше быть (жить?) в Новом Свете. Будто из-под ног ушла земля, и никаких вразумительных указаний Свыше, только пустопорожняя болтовня Вагиза, жаждущего выпить. Не очень-то убедительный сосед. И вообще, этот тип слишком бесцеремонен и почти наверняка глуп.
Стоило подумать об этом, как опять подкатила тревога. Считать его устами Высшей Силы? Да, Боже, сохрани!
Голодное бурчание желудка отвлекло.
Расслабься, посоветовал Вагиз. А потом хмыкнул и за воркотню. Господи! Ты вечный новичок и везде нуждаешься в опеке. В Москве ты не был, на Кубе.
А ты был?
Но я-то здесь, а ты-то где?
А где я? Вопрос вопросов.
3
Лифт был спаренный две шахты с чугунного плетения калитками, через которые видны движения тросов и противовесов; циферблаты со стрелками указывали номер этажа, где находятся кабины. Обслуживали подъемники два флегматичных лифтера в ливреях один чернокожий, другой белый.
Седьмой, сказал Вагиз и обозначил номер этажа пальцами обеих рук.
Сьете? переспросил лифтер, разглядывая его персты.
В кабине, прикрыв за нами калитки, принялся накручивать огромное чугунное колесо и мы двинулись вверх с тошнотворной медлительностью. Блок самоподъемника? Да нет, конечно рычаг тормоза. Наследие американской экономической оккупации.
Двухместный номер располагался в середине тускло освещенного коридора, который мыли две горничные, окуная лентяйки в ведро с водой. И прежде, чем мы успели прошмыгнуть, они умудрились его опрокинуть.
Блянка! Блянка! . и дальше тарабарщина на испанском.
Думаете, ругались? Блянкой звали одну из девушек. А вместе они, уперев руки в бока, хохотали, будто в луже грязной воды увидели нас с Вагизом поскользнувшихся и растянувшихся.
Интерьер нашего номера в гаванской гостинице «Националь» был прост в центре комнаты две массивных деревянных кровати; торшер высокий между ними; одну стену занимали раздвижные шкафы с антресолями; в углу два плетеных кресла возле изящного столика о трех ножках, на нем графин с водой и два стакана; в ванной совмещенной с туалетом ванной комнаты можно было плавать.
Кондиционера не было, но я слишком утомился, чтобы всерьез размышлять над такими проблемами. Главное была прохладная вода. Первым делом разделся и обтерся мокрым полотенцем. Вагиз же, обшарив все углы, так оценил апартамент:
Так что сам видишь, парень, дела у нас тут не ахти.
Ты о чем?
Говорю, номер незавидный достался стыдно баб сюда водить. Черт возьми! Я не какая-нибудь ветошь, которую можно сунуть в любую щель. У меня есть права, и я и я..
Я открыл, было, рот, но спохватился сказать-то нечего.
Освободил окно от тяжелых штор и увидел море, стеной поднимающееся до горизонта. Оно переливалось и пульсировало сотни оттенков различных цветов добавлялись к голубому и делали его красочным. Зрелище пьянило. Бодрость прямо таки хлынула в сознание. Самой ирреальностью своей море подчеркивало реальность всего происходящего вокруг. Впрочем, реальность эта была совсем иного свойства, нежели та, к которой привык дома живее, зримее, экзотичнее.
Никогда не видел столь ярко-голубого неба. Паяльной лампой солнце жарило.
Я на Кубе! На острове несметных сокровищ, о которых со времен открытия Нового Света ходило немало легенд. Однако, судя по всему, нынешняя экономика страны Фиделя Кастро основывалась на общественных работах и распределении благ по списку нечто вроде примитивного коммунизма.
Неплохо бы выучить испанский язык, сказал я Вагизу.
За три недели-то? А голова не распухнет?
По рюмашке за приезд? предложил Вагиз.
Вытащил из чемодана бутылку водки и поставил на столик.
Да, пожалуй, согласился я.
Мы сели в кресла. Вагиз разлил по стаканам выпили.
Парень, а тебе какая понравилась? Ну, та, которая посветлей или Блянка? Может, пригласим?
Я понял, что он о горничных, и почувствовал легкое отвращение.
Ты все о сиюминутном. Когда о вечном думать будешь? не за горами «кряк».
Как ни странно, отвращение к темнокожим горничным вдруг уступило место симпатии к Вагизу простому и понятному русскому татарину. Речь его была нетороплива и приятна. Чем печальней звучал его голос, тем привлекательней казался смысл слов. Потребовалось совсем незначительное усилие, чтобы простить ему его занудность.
Говоря о сестре, сердечно принявшей его в Москве, Вагиз поднял на меня глаза в них блестели слезы.
А у тебя есть сестра?
Я смутился конечно, есть, но ее гостеприимство воспринимаю, как нечто само собой разумеющееся.