На новых листках незнакомый почерк. Священник на лютеранском кладбище сменился. Опять. Вязь символов молитвы каждой строкой взмывает вверх, словно стремясь к небу. Слова юного священника ещё струятся Внутренним Светом. Почти касаясь символов, я чувствую пыл его сердца и скорблю по нему. Пропитанная страданиями земля вытянет из него весь Свет. Иссушит до дна. А после его заменят. Пришлют новое пылкое сердце. А Смотритель останется. Если, конечно, переживёт самую длинную ночь.
Возможно, в вас сейчас говорит совесть и сострадание. Вы возмущены, что я не предупреждаю юного священника. Что тут сказать У каждого своё место. Священникам нельзя попадаться на глаза монстрам лютеранского кладбища, а совесть и сострадание слишком большая роскошь для Смотрителя.
Ближе к воротам я замедляю шаг. Тяжёлая поступь и звон цепей может его спугнуть. Конечно, он не сможет сбежать он вряд ли даже попытается. Но к чему вселять страх в невинную душу, что и так измучена отравой кладбищенской земли?
Он стоял, почти обхватив прутья ограды своими крохотными пальчиками. Кажется, с каждой ночью его пальцы были всё ближе к холодной чугунной вязи. Наступит ночь, и он стиснет в ладонях металл. Тогда бедняга, я не завидую ему.
Мальчик.
ㅤ
Глухой голос набатом прогудел в кладбищенской тиши. Такой же безжизненный, как и земля, по которой я ступаю. Бесцветный, как мгла над могилами. Я не любил этот голос. Голос Смотрителя лютеранского кладбища. И с каждым разом становилось всё больнее слышать его. Всё меньше в нём было от меня. Ещё немного и я растворюсь в пустоте этого голоса.
Мальчик вздрогнул, но не двинулся с места. Даже не обернулся. Его остекленелый взгляд был устремлён сквозь прутья ограды. Там, на другой стороне улицы застыл призрак женщины в старинном бальном платье. Лицо, обрамлённое чёрными вьющимися локонами, ещё сохраняло тень очертаний, но уже было видно, что скорбь и боль смоют и их. Окончательно потеряв лицо, она не перестанет появляться здесь каждую ночь, но визиты эти потеряют истинный смысл. Движимая инстинктом, она будет приходить сюда снова и снова, покуда Тень не вырвется наружу. Тогда она, движимая ненавистью ко всему живому, начнёт яростно мстить. За то, что они живы. За то, что она нет.
Но она не моя проблема. Я ведаю лишь тем миром страданий, что находится по эту сторону ограды.
Мальчик, позвал я снова.
Он повернулся. Его шестилетнее лицо уже поплыло, будто восковая маска. Он стал забывать.
Для Смотрителя это значило лишь одно: пора укорачивать цепь. Маленький Безликий со временем обратится в жестокого Хищника, который доставит много хлопот, если его не запереть под толщей холодной могильной земли. Я и так был слишком добр, позволяя ему гулять без привязи.
Я протянул мальчику руку и он вложил свою хрупкую ладонь в чудовищную лапу. Он узнал меня. Несмотря на то, что менялся и я. Могильный смрад мёртвой земли тянет жизнь из всего. Из всех. Без исключения.
Мы пошли мимо безымянных могил и покосившихся оград. Молча. Вряд ли мальчик помнил слова. Я чувствовал волны идущего от него страха и смятения. Бедняга так до сих пор и не понял, что умер. А мне не хотелось ему объяснять. Смотрителю нельзя привязываться к призракам. Они лишь пища мёртвой земли.
Хруст костей и скрип суставов прервал поток мрачных мыслей. Редкий перезвон оборванных цепей. Застывшая кровь вдруг потекла по жилам, разгоняя остатки жизни по моему мертвеющему телу. Пронзительный скрип когтей по граниту и шелест каменной крошки: Хищник, мчащийся к чугунной ограде, резко сменил направление. Слабой искры моего Внутреннего Света хватило, чтобы обезумевший призрак отбросил желание вырваться в Город. Жажда мести полностью застила его угасшее сознание. Безумное желание вонзить когти в живую плоть, разорвать её, вытащить ещё бьющееся сердце и раздавить его меж своих синих пальцев всё, что двигало сейчас Хищником. Я не мог его судить. Мне оно тоже было знакомо.
ㅤ
Безликая тень метнулась ко мне из-за статуи Спасителя. Ослеплённый ненавистью, Хищник даже не пытался прятаться. Тяжёлый черенок лопаты грубо оборвал его бросок. Извращённая Тьмой туша с хрустом впечаталась в вековую иву. Ствол треснул и опасно накренился, а Хищник вскочил на четвереньки и, стелясь над землёй, снова бросился ко мне. Его сила обреталась в безумной ярости, но там же крылась и их слабость. Мне хватило времени, чтобы подготовиться. Пошире расставив ноги, я с размаху опустил лопату на голову Хищника. Хладное железо жадно чавкнуло, вонзаясь в призрачный череп. Хищник рухнул, пригвождённый лопатой к мёртвой земле.
Убедившись, что он пока не представляет опасности, я вытащил из складок своих лохмотьев кусок цепи и перетянул ею призрачную шею. Тёмная сталь на глазах почернела от хлада, запекаясь литым ошейником. Одной привязью стало больше.
Я взглянул на мальчика. Оплывшая маска почти не выражала эмоций, но я слышал исходящие от него страх и благодарность. Глупец. Он думал, что я защищаю его. Он так и не понял: я монстр куда страшнее обезумевшего призрака.
Мальчик протянул мне дрожащую ладонь, но на этот раз я не ответил ему. Стиснув древко лопаты в одной руке и намотав цепь с пленником на кулак другой, я зашагал вглубь бескрайнего кладбища. Мальчик засеменил следом.
Было что-то в шуршании гравия под детскими босыми ногами. Что-то, от чего щемило пока ещё бьющееся сердце. Нечто, что я забыл и боялся вспомнить. К счастью, в звуки его шагов вплетался холодный звон цепей.
Самая длинная ночь тянулась бесконечно долго, а мне совершенно не хотелось проводить её в одиночестве. Даже компания прикованного Хищника была куда приятнее тишины одиночества. Потому я не торопился возвращать всё на исконное место. Это меня и погубило.
ㅤ
Заканчивая обход уже засветло, я приковал Хищника в первом попавшемся склепе. Стоило мне освободить руку от цепи, как в неё тут же втиснулась крохотная детская ладонь. Я взглянул на мальчика, и на секунду мне показалось, что черты его призрачного лица стали чётче. Невозможно. Он смотрел на меня остекленевшим взглядом, а я так и не посмел оттолкнуть его руку. Кажется, она стала теплее. Или это всё из-за охладевшей крови моего безжизненного тела? Мучимый какой-то странной тоской и предчувствием грядущего, я продолжил путь.
Попытавшись отмахнуться от навязчивых мыслей, я ускорил шаг: нужно было успеть за три минуты до рассвета. Ровно тогда, и ни секундой позже, я должен оказаться у другой могилы. Очень особенной могилы.
В эту ночь кладбище казалось больше обычного. Таким оно и было. Тьма ширилась в самую длинную ночь, а вместе с ней разрасталось и мёртвое море могильной земли. В своём обходе я забрёл далеко. Слишком далеко. И чем дольше я шёл, тем больше во мне разрастались тоска и сожаление. Нет, мне не жалко было призрака, что уже начал терять своё лицо. Именно от его присутствия, от крохотной ладони в моей лапе я всё больше и больше проникался жалостью к себе. Было что-то в этом чувстве: детская ладонь в моей руке. Я потянулся за этим чувством и стал вспоминать. Когда мы подошли к забытой могиле, нестерпимая боль уже разрывала мою грудь. Сердце щемило и разгоняло по телу желчь обиды и отчаяния. А вместе с тем пробудилось и давно забытое чувство. Совесть вгрызлась своими клыками в глотку и повисла на ней тяжёлым комом. Воспоминания вернули меня к мукам жизни.
Я взглянул на мальчика. Тот не смотрел на меня. Остекленевший взгляд его остановился на заросшем холмике его подземной тюрьме. Стоит ему ступить туда, и муки продолжатся. Мёртвая земля станет жадно вытягивать из невинной души остатки воспоминаний и напитывать ими Город. Всё для того, чтобы сдержать затаившуюся в склепах Тьму. Он, как и миллионы других жертв, лишь скудный паёк, призванный усмирить страшного зверя.