Такая история.
Зав отделом писем Нина Михайловна уже обсудила с домочадцами мое появление в редакции. Сын ее Вова меня помнит «замечательным председателем студсовета» он тоже закончил ДПА.
В промышленном отделе его заведующая Зина Попова пожелала мне творческих свершений; сотрудница Тома успехов в любви.
Корректорши Юля и Люба мне улыбнулись.
Вот и вся редколлегия газеты «Ленинское знамя» органа Увельского райкома партии и Южноуральского горкома КПСС куда я своим желанием и волею Деминой поступил на работу.
Совесть, чего ты от меня хочешь?
Разве не сказал один мудрец: «Ничего лишнего», и другой: «Все мое несу с собой»?
Я должен оставить за собой право быть в одиночестве и сохранить свободу.
Молодой, здоровый, образованный, умный, свободный. Да ведь это счастье!
Меня никто не любит это плохо. Но ведь и я никого не люблю а это хорошо!
Когда нет любви, думаешь только о себе и отвечаешь только за себя.
В нашем мире нет ни счастья, ни несчастья то и другое постигается в сравнении.
Зло притягивает зло и не исчезает без следа.
Надо прикоснуться к смерти, чтобы понять, как хороша жизнь.
У каждого свои изъяны, но лучше существовать с ними, чем лежать в могиле.
Вся человеческая мудрость заключена в двух словах жди и надейся.
Такие мысли занимали голову.
А меж тем, на дворе буйствовала весна, размягчая сердца, пробуждая мечты.
Эх, вот теперь бы с ружьишком куда-нибудь на болото! Как, Анатолий Егорыч, а? В шалашике на заре посидеть у чучелов хорошо, да?
У меня прямо слюнки потекли, а Акулич не унимается:
А потом у костерка чайку с дымком да хорошую чарочку, чтобы каждому мускулу стало тепло. После праведных трудов-то не грех, а?
И начались охотничьи воспоминания. Потом разговор сворачивал на газетные дела. И надо было звонить в хозяйства добывать свежие информашки для колонки новостей.
В четырех стенах отдела сельского хозяйства светло и тихо шуршит перо шариковой ручки о лист бумаги. Где-то за пределами этих стен идет борьба за урожай, вершатся большие и малые события, бурлят страсти, и каждый день накладывает какой-то новый штришок на душу человека и район частицу страны, строящей коммунизм.
Я приходил в редакцию одним из первых, а уходил последним уборщица выгоняла. Лена в золотистых пятнышках веснушек, осыпавших ее энергичное лицо, входя в кабинет, всякий раз подмигивала дескать, как она, жизнь-то, ничего? И вместе с ней с веселым шумом ее плаща врывался свежий и влажный воздух увельской весны. Потом она спускалась в типографию и приносила свежий номер (газета выходила четыре раза в неделю). Торопливо искала свои материалы и читала вслух. Читать она умела как-то по-своему так сказать, активно: то поднимала указательный палец, подчеркивая важность мысли, то осуждающе качала головой на негативность.
Самым радостным часом в отделе сельского хозяйства было, когда в дверях с таинственным видом, держа за спиной руки, появлялась секретарь и, оглядев нас сияющими глазами, произносила:
А ну, кто сегодня плясать будет?
Это значило прибыли письма с периферии. Те, что приходили из города или поселка, попадали на стол Нине Михайловне. Сельские письма звали в дорогу, и выпадали на нашу долю. Писали старые и молодые, грамотные и не очень; писали жены, требуя «приструнить» разболтавшихся мужей; писали немощные старики, прося помощи или житейского совета; писали пионеры, свидетели хищений или нерачительного отношения к природе. Все эти письма требовали тщательной проверки, каких-то действий по подтвердившемуся факту, и уж потом публикации.
Лена читала их с великой радостью, а потом делила в духе Попандопуло:
Это мне, это тебе, это опять тебе, это снова тебе.
Если я оставался без писем и обижался, то говорил:
Будешь в селе, попроси народное средство, которым старушки выводят веснушки.
Она пальцем грозила:
Женю на себе! А пока не скучай, готовь передачу, читай Аграновского.
Подарила сборник его статей.
Вот журналюга! очерк напишет и точно в цель: за негативный героя снимают, за позитивный звезду на грудь!
Читай, читай, настаивала Селезнева, книга тебя журналистом сделает.
И я прочел от корки до корки.
Уже? хитровато спросила Лена, когда попытался вернуть подарок. Ну, что скажешь?
Он работал в Москве, в центральной газете у нас таких возможностей нет.
Но ты же окончил космический факультет!
У него три высших образования.
Но ты же окончил космический факультет! настаивала Селезнева.
У него вся семья писатели и журналисты; он, так сказать, потомственный.
Но ты же окончил космический факультет!
Клянусь грудями святой Магдалины! а ты будешь щеголять в конопушках до Второго Пришествия!
И на ее угрозу:
Смотри, пожалеешь, дорогой шеф: в личных делах я невезуч безобразно.
Счастье бывает эгоистично. Мучая Лену профессиональными вопросами, сам не задавался никогда а как она ко мне относится в половом плане? Впрочем, о чем я? обычно женщины уже знают то, о чем мы, мужики, даже не догадываемся. А вот отец мне дельно советовал уходя на работу, вытаскивай мозги из штанов.
Май наступил.
У окон пресс-клуба, выходящих на запад, на ветках тополя распустились клейкие листочки; из-под них выбились мохнатые красные сережки, похожие на жирных гусениц, из которых скоро полетит пух. Они терпко пахли солоноватым запахом, и аромат их, врываясь в открытые окна, кружил голову. Словно в гостеприимно раскрытые двери порой влетали сюда воробьи и скакали по подшивкам газет, разложенных на столах. И оставляли следы. Ругалась уборщица, закрывая окна.
А мы собрались тут под праздник на «междусобойчик» без начальства и «стариков».
Акулич за старшего:
А ну, сельхозотдел, выдай лирику!
Лена взглянула на меня, и я:
А в деревне сейчас сумерки, тихо-тихо. Талой землей, отопревшим навозом, дымком пахнет. Корова в хлеву подстилкой шуршит, беспокоится: телиться ей время.
Федя с удивлением, не то со страхом посмотрел на меня:
Анатолий Агарков?
Нет, Аграновский.
Кажется, в этот момент мой авторитет у Акулича возрос до небес он едва не пустился в пляс. Потом выпили и заговорили о своих делах. Федор болтал безумолку, трунил над начальством, смеша женщин. Попав, наконец, в родную атмосферу непринужденного застолья, он наслаждался ею вполне, чувствуя себя в своей тарелке после утомительной верстки номера.
Странное стояние переживал я в те дни. Не прошло двух недель с момента моего поступления на работу в редакцию, а я перестал быть угрюмым и подозрительным теперь просто светился восторгом и счастьем. С тех пор как поверил, что смогу стать настоящим журналистом, мной овладела жажда деятельности и появилась цель жизни. С тем же фанатическим упрямством, с каким догонял своих сокурсников, отстав от них на два с лишним месяца учебы, стремился я к этой цели. Еще в ранней юности привыкший осмысливать свою жизнь, прежде всего, точно определил, что должен сделать, чтобы достичь высот мастерства, не тратя попусту драгоценного времени. И выходило, что я должен, во-первых, верно понять ситуацию, чтобы правильно подать материал; во-вторых, видеть перспективу, чтобы дать совет по существу проблемы; в-третьих, и это было самое важное и трудное, владеть словом так, чтобы даже узко профессиональный материал был интересен всем читающим.
Нет мук страшнее муки слова кто-то умно и правильно заметил.
Любому человеку, знакомому с качественным уровнем районки, это показалось бы невероятным никто ни от кого такого не требует. Но ведь я моряк, а по кораблю строем не ходят к чему мне чьи-то условности: я сам устанавливаю законы, по которым живу.
И вот я взялся за осуществление этого плана. С педантизмом, который поражал самого, изучал материал, над которым работал. Когда все доступные факты были собраны, а мнения учтены, садился штудировать центральные издания как они подают подобные темы?