сторонке
Прошел последнюю версту,
Над кем перекрестил черту
Листок солдатской похоронки?..
Вдова задумалась.
Как вдруг
Дверной скобы негромкий стук
Спугнул привычных дум ватагу.
И тут как будто ветерок
Прошел по коже.
И перо
Упало, пачкая бумагу.
Не все мы родились в рубахе.
Испугов смутные рои
Знакомы нам
Но вдовьи страхи
Имеют признаки свои.
Где ожиданье утомляет
Надежды всплеск «а вдруг, а вдруг»
Особый трепет добавляет
В известный заячий недуг.
Рассудок мало тут поможет.
Вот наша героиня тоже,
Забрав себе какой-то вздор,
Спешит в холодный коридор,
А ноги будто вязнут в глине,
И сушь во рту, и в теле дрожь:
Вообразилось Антонине,
Что стук на Васин так похож!
Хоть разом вспыхнуло сомненье
Не тут-то было!
Устремленье
Ломает рычаги весов.
К двери хозяйка подбегает:
«Кто там?..»
И тут же выдвигает
Рукою трепетной засов.
Уж так не впору расставаться
Мне с героинею своей.
Признаюсь, я немного к ней
Успел душою привязаться.
И так хотел бы, если б мог,
Её избавить от удара.
Но что же делать, я не Бог,
А лишь носитель его дара.
В исходе, до меня рождённом,
По сочинительским законам
Я вправе, да и то чуть-чуть,
Лишь изменить к развязке путь.
V
Ночная гостья гром-девица,
Красна лицом, в кости крепка
Соседка. Юлька-продавщица,
Хозяйка местного ларька.
Его с неделю как открыли,
Снабдивши наспех, как могли.
С ларьком и Юльку привезли,
В Обливской, что ли, раздобыли.
По местным меркам, за особой
Приметы не было особой,
Разве что гребень дар морей,
Да пламень крашеных кудрей.
Волнение в колючих лапах
Сознанье комкает.
Вдова
Соседку слышит.
Терпкий запах
Доносят Юлькины слова:
«Я в магазине задержалась.
Совсем темно. Иду одна
Смотрю у твоего окна
Стоит какой-то!
Я прижалась
К плетню
Прости мне бабий грех:
Мы все горазды на подглядки.
А мне тем больше всё в загадке,
Пока тут не узнаю всех.
С подглядкою быстрей пойму,
Кто кем доводится кому.
Но тут иное.
Верь, не верь
Меня он шкурою, как зверь
Почувствовал. И сжался аж!
Не-е, тут не просто кобеляж.
В таких делах уж кто не занает
Мужик стремглав не убегает,
И даже прячет суету.
А этот будто бы с вранами
Столкнулся вдруг. И под ногами
Прямо взъерошил мерзлоту.
Признаться, мне эта разведка
Не по душе. И как соседка
Сочла за долг предупредить»
«Спасибо.
Только навредить
Успели нам.
И если снова
Грабитель двор наш изберёт
Мне жаль его: пустым уйдёт,
Одна была у нас корова».
«Я уже слышала. Везде
Гутарят о твоей беде.
Всегда, мол, рвётся там, где
тонко,
Мол, тешится судьба над Тонькой,
Как кот над мышью»
«Видит Бог
Я не ропщу.
Моё несчастье
Народ смягчил своим участьем
Сам в нищете, а мне помог.
Какой-то пёс ограбил крошек.
Но на земле не только грязь;
Вмиг от Морозовки до Вёшек
Молва о краже разнеслась.
И вскоре деньги на корову,
Даже с лихвой, стеклись ко мне.
Куплю бурёнку по весне.
И, может статься, на обнову
Детишкам выкрою.
Учесть
Всё постараюсь точка в точку».
«Дай Бог. Но поговорка есть:
Беда не ходит водиночку.
Побереглась бы».
«Ты права.
Мой опыт это подтверждает:
От встряски отойдёшь едва,
Глядишь вторая поджидает,
Похлеще первой».
«Говорят,
Ты не из местных?»
«Я ойр.ат 7
Калмычка, стало быть. Отца
И всей родни, безвестной кроме,
Давно лишилась. И в детдоме
Росла, на берегу Донца».
«Далече?»
«Нет, под Украиной.
Там и прозвали Антониной,
А от рожденья Тания».
«Постой, а как же мать твоя?
Что стало с нею и с роднёю?»
«Мне прошлого густую тьму
Не проглядеть. А потому
Скажу лишь, что было со мною.
Да и об этом знаю мало.
Того, что память не впитала,
Она не может сохранить.
Давно хочу в прямую нить
Связать отдельные мгновенья,
Да всё себе боюсь наврать.
Теперь попробуй разобрать,
Где быль, а где воображенье.
В тумане всё, что ни возьми
VI
Мне было около восьми,
Когда в углах большого дома,
Где я в числе сирот жила,
После кулацкого погрома
Вдруг появились зеркала.
И мне впервые отраженье
Своё увидеть довелось.
Как всё во мне вдруг
Напряглось!
Вот это я, вот окруженье
Как на меня все не похожи
Осанкой, формою лица,
Разрезом глаз и цветом кожи!
Я среди прочих как овца
Среди овец другой породы
Кто я? Откуда я взялась?
И тут стрелою пронеслась
Догадки тень.
Все эти годы,
В каком-то странном полусне
Чудесный мир являлся мне:
Степной, холмистый,
безграничный.
Зелёный, желтый, голубой.
Неповторимый, непривычный
В нём всё сменялось чередой.
Передо мною проплывали
То пыль, то тучи комаров,
То пустота прозрачной дали.
То дым столбами у шатров.
То мрак дождей, то солнца жженье,
То снега плавное круженье,
То вихрей бешеный кураж
Такой мне виделся пейзаж.
А на его цветастом фоне,
Обрывки всякие клубя,
Другие виды в сером тоне
Слагали сны.
И там себя
Я видела в ватаге прыткой
Чуть косоглазой детворы
Запомнились и ритм игры,
И что шатёр зовут кибиткой,
И чей-то смех внутри его.
Но помнятся ясней всего
Овечий гам и бычий рёв,
И гул бегущих табунов.
При виде рожицы зеркальной
Мне удалось видений муть
От зёрен давности реальной
Хоть на мгновенье отпугнуть.
Как будто трещину сквозную
Я вдруг увидела в стене,
И та придвинула вплотную
Страничку прошлого ко мне.
Вот что поведала страница.
Гурьба людей, судя по лицам,
Того же рода, что и я,
Негодованья не тая,
Кляня кого-то, с кем-то споря,
Тащила безлошадный воз,
Еще не принявши всерьёз
На всех свалившегося горя.
Их было больше десяти.
Какие узы их скрепляли,
И что собой они являли
Теперь ответа не найти.
Но все спаялись в плаче
горьком,
Лишь очутились за пригорком,
Откуда стали не видны
Гурты, отары, табуны,
Внезапно ставшие чужими,
Отнятые людьми лихими,
Людьми в скрипучих пиджаках,
С законом пагубным в руках8.
VII
Холмов знакомых очертанья
Давно растаяли вдали,
А люди всё куда-то шли
С бедою, возом и стенаньем.
Упав на землю, засыпали.
А если с неба вдруг польёт,
На кольях утлое жильё
Напялить ловко успевали.
Из них мне дядькою был кто-то.
Мне шел, должно быть, пятый год.
Я, общей пользуясь заботой,
Пока не ведала невзгод.
Но тоже жизнь не без изъяна:
То сыр засох, то нет ирьяна 9,
Даже обычная вода
У нас бывала не всегда.
Степные редкие колодцы
Нам освежали только страх:
Их охраняли инородцы,
Всё в тех же черных пиджаках.
Лишь мы направимся гурьбою
К заветной влаге, как пальбою
И гоготом без всяких фраз
Оглушат и отринут нас.
А смерть таит не только пуля.
В сухой степи, в разгар июля,
На тех, кто претерпел урон,
Она глядит со всех сторон.
От зноя, зла и мысли гневной,
И отвсего, что в этот ряд
Поставить можно, ежедневно
Слабел наш маленький отряд.
Уже оставлена телега
С остатком скарба.
И привал
Старшой всё чаще объявлял,
Помимо полдня и ночлега.
Уже растресканные губы
Кусок еды сухой и грубой
Принять не могут. Сохнет рот.
В глазах темнеет. Смерть идёт.
А впереди рывок последний.
Чуть-чуть пустыни,
а затем
Колодец, слышали намедни,
Не охраняемый никем.
Мы вышли в ночь.
Меня, похоже,
Тащить в корзине кто-то смог.
И так распорядился Бог,
Что я заснула в этом ложе.
А утром резво из корзины
Я прыгнула.
И в тот же миг
Моё внимание настиг
Вид ужасающей картины.
Не выдержу, коль вновь придется
Все мои люди у колодца
Лежали навзничь, боком, ниц,
С оскалом пухлых синих лиц
Лишь тот, кто в сруб ничком уткнулся,
Имел живой души следы.
Я подбежала. Он очнулся
И лишь сказал: «Не пей воды»
И тут же сник.
А мне, как с неба,
Усатый, рыжий, как огонь,
Явился всадник одвуконь10
С запасами питья и хлеба.
К нему я сразу подбежала,
Поскольку всадника узнала.
То был Игнат, в шатре у нас
Бывал он гостем сколько раз.
В его приезды шумно было.
Все люди нашего аила11
Дружили с ним, меня он знал
И даже дочей12 называл.
VIII
Теперь он очень мрачен был,
Смотрел, вздыхал и землю рыл.
Или тянул слова, как пел:
«Ну что ж я, что ж я не успел?..»
Я помню вислый мокрый ус,
И свежий на губах прикус.
Уже смеркалось. Он всё рыл,
И мёртвых в яму относил.
Вдруг бросил всё, схватил меня,