Поэма считается революционной, однако, по мнению одного из литературоведов, ее героями является отребье, которое должно превратиться в апостолов нового времени. Сам поэт, неоднократно отрицательно высказывавшийся о «поповщине», считает, что во время революции произошел перелом, подобный переходу от язычества к христианству. Не случайно, что количество красногвардейцев равно числу апостолов, а тринадцатый апостол Ванька (Иуда). Петруха (ап. Петр) убивает Катьку (Екатерина «чистая») принося, таким образом, очистительную жертву. Христос (партия большевиков) шагает впереди отряда с кровавым знаменем.
Таким образом, Блок, в завуалированной форме насмехается над революцией, и над теми, кто ее совершил, переводя все в религиозную плоскость и отрицая революционный порыв масс.
По личному приказу тов. Каменева Блоку, как выдающемуся деятелю литературы, назначен академический паек. Он также имеет охранную грамоту от Петросовета, ограждающую его квартиру от подселения и уплотнения, так как имеет ценную библиотеку.
Ал. Ал. Блок лоялен к Сов. власти. В настоящее время активно участвует в общественно-политической жизни как Петрограда, так и Р.С.Ф.С.Р. в целом, занимая следующие должности: член Гос. комиссии по изданию классической лит-ры; член репертуарной секции театрального отдела Народного комиссариата просвещения по г. Петрограду, состоит в редколлегии журнала «Репертуар» (журнал занимает коммунистическую позицию, и занят выработкой единого гос. репертуара соц. театров) лектор «Школы журнализма», зав. отделом немецкой литературы изд. «Всемирная литература», член-корр. Вольной философской ассоциации, председатель режисс. Управл. БДТ, а также работает в Союзе деятелей театр. Искусства, член редколлегии Исторических картин, заместителем председателя литературного отдела Наркомпроса в Москве».
Ну ни чего себе! Это уже не справка получилась, а целая статья для литературного словаря. И не лень же было ее составлять? Неужели кто-то не знает биографии Блока, или не знаком с его творчеством? Вон, я до сих пор помню.
Посмотрев на количество должностей и поручений товарища Блока, слегка присвистнул. Ничего удивительного, что поэт чувствует себя усталым. А ведь ему еще и стихи надо писать.
Но при всем моем уважении к великому поэту, такие вопросы следует решать не на уровне Политбюро, занимавшегося выработкой стратегических планов и, даже не Луначарским, а на уровне самого Зиновьева. Не рискнул Григорий Евсеевич взять на себя ответственность.
Нет, а почему Ленин передал заявление мне? Из-за того, что до него дошли слухи, что «архаровцы» товарища Аксенова привезли Блока в Москву, в которой поэт благополучно затерялся? А я потом о нем и забыл, хотя и собирался выдать паек и койко-место. Ну, не маленький, не заблудился. Так, а куда просится гражданин поэт? Посмотрев еще раз заявление, хмыкнул. Понятно, почему его передали мне. Товарищ Блок просился в Финляндию, с которой мы пока еще не заключали мир.
Взяв у девушки карандаш (эта, в отличие от худосочного не возражала) написал на свободной части заявления: «Считаю, что товарища Блока необходимо отпустить на лечение за границу. По моим сведениям, он болен смертельной болезнью. Если тов. Блок умрет в ближайшее время на территории Советской России, то клеветники и завистники России и внутри, и за рубежом, обвинят нас в его смерти. Если Блок останется жив, и за границей присоединится к литераторам, выступающих против Советской власти, то ничего страшного не произойдет. Наша власть крепка, вражеских голосов мы не боимся.
Однако, я предложил бы гр. Блоку избрать себе местом лечения не Финляндию, а иное государство, с которым у нас имеются дипломатические отношения».
Посмотрев на резолюцию, расписался, и остался собой доволен.
Вернувшись на Лубянку, сразу спустился в подвал. И впрямь, все готово. Я сталобладателем нового френча, галифе, хромовых сапог и кожаной куртки, подбитой мехом. Кожаная куртка на чекистах встречается только в фильмах, потому что их и в восемнадцатом-то году было мало, а в двадцатом все кожаное и куртки, и штаны, и даже фуражки, вообще поотбирали и отправили на фронт.
Более того мне даже предоставили выбор, какой френч хочу английский, или французский? Английский очень неплох, но ордена на накладных карманах топорщатся, да и галстук к нему нужен и я выбрал французский с глухим воротом, с боковыми карманами.
Полюбовавшись на себя в огромное зеркало, прикинул, как прикреплю ордена, забрал свои вещички, и как был, в новом обмундировании пошел к себе.
Пока поднимался на четвертый этаж, встречал народ и рядовых чекистов, и начальников, с недоумением косившихся на меня. Войдя в свой собственный кабинет, понял, что в новой форме я ни в какой Череповец не поеду. Если даже здесь, на Лубянке, на фоне чекистов, одетых в полувоенную и гражданскую одежду, по здешним меркам выглядевших почти нарядно, мое обмундирование выглядело вызывающе шикарным. Да что говорить, если на заседании Политбюро руководители нашего государства сидели в поношенных френчах и старых костюмах, один лишь Зиновьев, в новом и отглаженном пиджаке, в сорочке с накрахмаленным воротничком, мог соперничать со мной, таким импортным и элегантным. А что будет в губернском городке?
Скажите, кто пойдет на контакт со столичным франтом, приехавшим из Москвы на несколько дней? Френч у меня уже есть, почти новый, и дырки для орденов там уже проткнуты. И шинель у Артузова заберу. Вот, сапоги оставлю, простите. Свои старые перед отъездом кому-то отдал, а отправляться в командировку во французских ботиках, холодновато.
Мне вдруг стало стыдно за свои чемоданы с французским барахлом, которые тащил из Парижа. Буржуин, блин
Но здраво все взвесил, решил, что в этой жизни случайного ничего не бывает и стыдится нечего. Если всего стыдиться, можно и до маразма дойти, и в Париже, не в «Ротонде» ужинать, а сидеть на вчерашних багетах, да на заплесневевшем сыре. Наоборот, я большой молодец. Дефицитные вещи в нашем деле лишними не бывают. Кое-что оставлю себе, потому что некоторые подарки адресные: ручка для товарища Ленина, трубка для Сталина, а две пары чулок, шоколад и духи собирался в Архангельск послать, Ане Спешиловой. Если самой не пригодится, подарит кому-нибудь, или продаст. Узнать бы еще, как там Витька? Хотел спросить у товарища Сталина, не получилось.
Ну, можно еще чего-то оставить у себя, так сказать, на всякий случай. А еще, как чувствовал, что поеду в Череповец, а иначе на кой было покупать в Париже набивной платок? Скажи кому, что из Франции повезу в Россию павловский платок, засмеют, а я его купил на Монмартре, и не особо дорого. Это для тетушки. Зла я на нее не держу, передам через кого-нибудь.
Часть барахлишка отдам ребятам из Иностранного отдела. Подчиненных я знаю плохо, но нехай Глеб Иванович распределяет по справедливости, а заодно и покажет будущим разведчикам-нелегалам прелести заграничной жизни.
А все остальное пусть забирает Артузов. Иная барышня за шелковые заграничные чулочки, да за духи, много чего полезного для контрразведки сотворит.
Глава шестая. Сухаревский рынок
До отхода поезда в Вологду оставался целый день и можно заняться работой. Утром заскочил в Борисоглебский переулок, вручил своему заместителю неожиданную премию. Глеб Иванович, если и был удивлен, то вида не показал, сообщив, что он все раздаст, а уж как раздавать подумает.
Ладно, пусть него голова о выдаче импортного барахла болит потом, а пока он должен доложить своему начальнику как идут дела с планом создания Восточного отдела?