Я стою, держась рукой за каминную полку, и снова проверяю: пусто. Снаружи барабанит дождь. Наверное, хорошо было бы вернуть мой складной нож.
Доктор Ван Несс, если у меня все-таки случится инсульт, что делать?
Мистер Вир, не в моих силах вылечить вас от несуществующей болезни.
Да садитесь вы, ради бога. Почему, черт возьми, я не могу поговорить с доктором, как мужчина с мужчиной?
Мистер Вир
На моем заводе нет ни одного человека, с которым я разговаривал бы так, как вы разговариваете с каждым своим пациентом.
Не в моих силах уволить пациента, мистер Вир.
Я снова одеваюсь и сажусь в кресло. Входит медсестра, говорит, что мне надо раздеться, и уходит; через несколько минут доктор Ван Несс спрашивает:
В чем дело, мистер Вир?
Я хочу поговорить с вами. Садитесь.
Он садится на край смотрового стола, и мне хочется, чтобы снова был жив доктор Блэк, этот пугающий, грузный мужчина из моего детства, в темной одежде и с золотой цепочкой от часов. Барбара Болд, наверное, растолстела лишь потому, что готовила для него; глядя, как он ест, она вполне могла утратить всякое чувство меры, поскольку ее собственные порции, сколь угодно большие, должны были казаться намного меньше; разве она могла осознать, что вторая печеная картофелина или миска рисового пудинга со сливками это лишнее, если ее муж съедал втрое больше? Мама протягивает ей блюдце с еще одним ломтиком розового торта, который, в строгом смысле слова, предназначен мне в честь дня рождения.
Спасибо, Делла.
Сестра Барбары, Элеонора, говорит:
Хорошо, мы можем писать на этой шкуре но что именно и чем?
Маслом? предлагает тетя Оливия. Можно взять мои краски.
Кто-то возражает, что у индейцев не было масляных красок, а миссис Сингер подчеркивает, что дети ничего не узнают.
Но мы-то узнаем, возражает мама. Уже знаем.
Послушайте, говорит миссис Сингер, меня осенило! Подумайте про их встречу ну, поселенцев и индейцев. На самом деле писаниной занимались индейцы, но ведь все могло быть и наоборот! Случись оно так, текст выглядел бы обычным, а это значит, что мы можем его написать.
Прошу прощения, необходима короткая пауза. Позвольте мне встать и подойти к окну; позвольте положить эту сломанную ветку вяза формой она напоминает рога деревянного оленя, из тех оленей, какие встречаются под огромнейшими рождественскими елками на открытом воздухе, в камин. Дамы, я не этого хотел. Дамы, я лишь жажду узнать, надо ли в моем состоянии упражняться или избегать активности; ведь если мне следует упражняться, я отправлюсь на поиски своего скаутского ножа.
Мистер Вир! Ну мистер Вир!
Да? Я выглядываю через приоткрытую дверь.
О, вы одеты, я вижу по вашему рукаву.
В чем дело, Шерри?
Не входите, я не одета.
(Доктор Ван Несс возвращается, и Шерри прячется, хлопнув дверью своей кабинки.)
Доктор, что касается инсульта
Мистер Вир, если я отвечу на ваши вопросы, вы согласитесь пройти небольшой тест? Своего рода игра с зеркалами. И еще не могли бы вы взглянуть на кое-какие картинки?
Да, если вы ответите на мои вопросы.
Ладно. Итак, у вас был инсульт. Должен заметить, с виду не скажешь, но я готов это принять. Каковы ваши симптомы?
Не сейчас. У меня еще не было инсульта пожалуйста, постарайтесь понять.
У вас будет инсульт?
Он случился в будущем, доктор. И не осталось никого, кто бы мог мне помочь, совсем никого. Я не знаю, как быть и потому вернулся в прошлое, к вам.
Сколько вам лет? Я имею в виду, сколько было, когда случился инсульт.
Точно не знаю.
Девяносто?
Нет, не девяносто, не так много.
У вас еще есть собственные зубы?
Я ощупываю их пальцами.
Почти все.
Какого цвета ваши волосы? Доктор Ван Несс наклоняется вперед, бессознательно принимая позу прокурора на суде.
Я не знаю. Их почти не осталось.
Пальцы болят? Они шишковатые, опухшие, непослушные, воспаленные?
Нет.
И вы все еще время от времени испытываете сексуальное желание?
О да.
Тогда, я думаю, вам около шестидесяти, мистер Вир. То есть до инсульта осталось всего пятнадцать-двадцать лет вас это беспокоит?
Нет. До этого я стоял в дверях смотровой. Теперь отхожу в сторону и сажусь на стул; доктор Ван Несс следует за мной. Доктор, левая сторона моего лица оцепенела у меня такого выражения никогда раньше не было, а теперь оно не меняется. Левая нога постоянно кривая, как будто неправильно срослась после перелома, а левая рука не очень крепкая.
Головокружение бывает? Часто ли вы чувствуете рвотные позывы?
Нет.
У вас хороший аппетит?
Нет.
Вам больно передвигаться? Очень больно?
Только эмоционально ну, знаете, из-за того, что я вижу.
Но не физически.
Нет.
Случился только один инсульт?
Думаю, да. Я проснулся в таком виде. На следующее утро после смерти Шерри Голд.
Мисс Голд? Доктор едва заметно, как бы невзначай указывает подбородком в сторону разделяющей нас перегородки. Интересно, слушает ли меня девушка; надеюсь, что нет.
Да.
Но после этого ваше состояние не ухудшилось.
Нет.
Мистер Вир, вам необходима физическая активность. Выходите из дома, прогуливайтесь внутри него и беседуйте с людьми. Совершайте променад в несколько кварталов каждый день, если погода благоволит. Кажется, у вас большой сад?
Да.
Ну так поработайте в нем. Избавьтесь от сорняков и прочего.
Именно этим я частенько и занимаюсь избавляюсь от сорняков и прочего. «Прочее» обычно цветы, а то и овощи; еще я нередко обнаруживаю, что выдрал из земли сорняк, который был милее взлелеянной клумбы. Есть один, которого я не видел уже много лет, он рос между забором и переулком у бабушкиного дома очень высокий сорняк с нежной прямой колонной зеленого стебля и горизонтальными веточками на одинаковом расстоянии друг от друга, изящными и тонкими; каждая была безупречна и несла пучок миниатюрных листьев, которые весело глядели на солнышко. Я иногда думал, что летом деревья такие тихие, поскольку испытывают подобие экстаза; именно зимой, когда, по словам биологов, природа спит, они на самом деле бодрствуют ведь солнца нет, и они словно наркоманы без наркотика, которые спят тревожным сном и часто просыпаются, бродят по темным коридорам лесов в поисках солнца.
И теперь я буду искать свой нож, тем самым выполняя упражнения, предписанные доктором Ван Нессом. Нож был большой, с надписью «Бойскаут». Накладки черные, из искусственного оленьего рога, от чего в воображении (по крайней мере, моем) рождался искусственный олень с рогами, поднятыми гордо, как подобает любому обитателю вязовых рощ, бродящий по лесу среди просыпающихся деревьев; деревьев, чьи листья умирают вместе с летом во всем своем синюшном многоцветье, но синяки эти прекрасны, словно кожа племен нерожденных, утаенных от человечества, ибо Господь, судьба или тупой научный случай (слепой, писклявый бог-обезьяна, бог-идиот ученого люда мы встречались раньше; мы знаем тебя, смутьян вавилонский) лишили нас возможности лицезреть все эти алые и желтые истинно красные, оранжевые, серо-буро-малиновые народы на наших бульварах, а заодно отняли все удивительное богатство стереотипов, которыми мы могли бы насладиться, будь они нам дозволены: алый народ, чьи кулаки крепки, а женщины распутны, чьи диалекты невнятны, но зато они умеют рисовать мелом на стенках газетных киосков и демонстрируют выдающиеся способности в розничной торговле принадлежностями для хобби, вроде крохотных, игрушечных реактивных двигателей и моделей мусоровозов, чьи прожорливые огузки во время поездок по деревянным столешницам сосланных в подвалы обеденных столов пожирают отбросы вокзальных забегаловок; оранжевый народ с его странной религией, требующей поклонения солнечным часам (а наша собственная религия кажется другим племенам поклонением телеграфным столбам), так что во время приятельской болтовни в раздевалке, когда мы наконец-то и под угрозой определенных санкций допустили их в Пайнлон и обсуждаем теперь уже прошедший раунд, они начинают сыпать странными ругательствами. Что такое «нава»[12]?