И все-таки стена, пролегла стена за этой стеной они он преступный жалость к нему? уважение? боль он ближе мне чем-то, чем она. Она единственный родной человек, он должен стать чужим! но в душе они смещаются с предназначенных разумом мест: он ближе, она дальше.
От чего бы ты не отрекался ты отрекаешься от себя. Но невозможно обрести себя, отрекаясь вторично. Мера верности поступок, а не время. Он остался верен: она не должна жить с тем, кого знает как убийцу любимого; она не должна остаться с его безнаказанностью. Она! которая стыдилась родить меня без формальностей от любимого! «незаконнорожденная» не упомянула мне об отце! Пусть же хоть сейчас сумеет быть верной; она должна ждать его, она должна остаться с ним. Не только ради него ради себя; иначе что же от нее останется.
Мне трудно жить с ней, даже видеть Я уеду отсюда выйду замуж, стану ей помогать Мы никогда больше не сможем быть втроем, это невозможно Но с ней я не буду ради него? скорее, может, ради нее же.
11
Меньше всего руководствовался я снисхождением, «гуманизьмом». Будь моя воля не жить ему. Это как человек. А как судья что ж, закон. Рассуждая логически, житейски, не следовало ли бы вообще его не наказывать? Исправляться ему некуда, так сказать. Исходи наш закон из десяти- или двадцатилетнего срока ненаказуемости за давностью так и случилось бы. Справедливо?
Конечно повинная Заяви хоть жена суд не имел бы ни единой улики; хозяйка та умерла, дом снесен абсолютно недоказуемо.
«Фактически всей остальной жизнью своей он искупал совершенное преступление, являя и своим трудом, и своим поведением без преувеличения сказать пример для любого члена общества»
Именно здесь заковыка. Так у людей может составиться представление, что нет разницы между преступником и порядочным человеком. Убил и живи дальше на благо ближних и собственное. Подрывается вера в целесообразность закона?.. гораздо хуже, закон лишь отражение необходимости жизни; подрывается вера в необходимость быть человеком.
Но с колечком, а!.. Конечно он избавился от него на следующий же день. Такие делал один кустарь-ремесленник, старичок и сейчас жив, промышляет помаленьку. И дочь их просто купила похожее! он его и увидел.
Небо над головой
Когда дело подходит к тридцати пяти, усилия чтоб сохранить форму начинают напоминать режим олимпийского чемпиона. Но поскольку вам за это не платят раз вы не актриса и не манекенщица (и вам нужно работать, растить двоих детей и содержать дом в порядке) стремление оставаться красивой женщиной приобретает ту подлинную глубину, искусственную замену которой спортсмены находят в условностях рекордов. Однако своеобразное бескорыстие вашего желания имеет последствиями результаты, ощутимые чисто конкретно. Вы не ревнуете своего мужа; напротив он ревнует вас, в той мере, в какой это необходимо, если вы не дура. В парикмахерской вам, не исключено, сделают именно такую прическу, какую вы хотите при условии, что парикмахер мужчина, разумеется. В часы пик мужчины хоть иногда помогают вам сесть в автобус, а начальство (опять же, конечно, мужчины) не слишком вам хамит другим больше, во всяком случае. Дочки (а старшей ведь уже четырнадцать) обожают вас и стараются подражать, что совсем не плохо в наши времена, когда где же крышка? ага, вот она; так. Тря-ля-ляля пу-румм
Н-да, «наши времена», «ваши времена»: стареем, матушка, стареем. Забавно: и не то что не хочется (кому ж хочется), и не то что грустно, а вот не понять до конца. Осознаешь себя точно так же, как в двадцать пять, и как в восемнадцать, и как в детстве, насколько я в состоянии помнить свое детство: ты это ты, умная, хорошая, все понимающая, грешная иногда; а окружающий мир ты понимаешь его, и он таков, каким ты его понимаешь; меняется понимание меняется окружающий мир, но он все равно тебе понятен, и осознание системы этой «ты мир» в принципе неизменно, и все странное и скверное случится не с тобой, хотя ты стареешь и знаешь прекрасно, что именно с тобой-то все и приключится, порой уверен и спокоен приобретаешь мужество? теряешь остроту чувств? привычка, привычка к тому, о чем когда-то думал с ужасом; а вот внутренне до конца не осознаешь. Появляются морщины, болезни сначала пугаешься и грустишь, потом что ж, живут же люди, и ничего, ты еще не хуже всех; но иногда пронзит вдруг на короткое мгновение, что всё! это жизнь проходит! не будет иначе! и мертвящая тоска оледенит, и финишная ленточка ближе, ближе, а цвета-то она, сволочь, черного
Тьфу, черт
А пока пусть глупо чувствуешь себя девочкой. (Старушка в трамвае как-то обращается к двум подружкам своего возраста: «Выходим, девочки.» Я ощутила, как у меня щеки побледнели.) Ладно, с моей внешностью еще можно; на вид мне от силы тридцать при ярком солнце, а в тридцать у нас все «девушки» и «молодые люди»; весьма мило. И не то беда, что тридцатилетних мужиков воспринимают как мальчиков, а то, что они и сами себе часто мальчиками кажутся; анекдот получается: семнадцатилетние считают себя самостоятельными и всё могущими, а тридцатилетние уже не считают. Но женщин подобное положение вещей, пожалуй, вполне бы устраивало ан, когда дело доходит до дела, вдруг вспоминают, что «девушка»-то начинающая стареть женщина, у которой и то уже чуть-чуть не так, и это слегка не эдак.
В семнадцать я полагала, что предел молодости до двадцати одного. В двадцать один до двадцати пяти. И так далее. Сейчас я хочу держаться до пятидесяти. Почему нет? Джина Лоллобриджида в микробикини на фотографии, где ей сорок четыре, выглядит о ч-черт, опять лук подгорел! ф-ф, горячо! так, есть пятно
«Прости, что не поздравил тебя с восемнадцатилетием»
Тр-реклятый шпингалет! Чаду полно. Сюда бы и сунуть Лоллобриджиду в ее купальнике. Последишь за собой четыре часа в день, как же. За тобой последят.
Ну конечно, колготки готовы. И ведь хотела снять, так нет. Гадский стол, в который раз из-за него. Все, с получки достаем новый, а этот на помойку, дешевле обойдется. Ей-богу выкину.
Приятно позволять себе такие пустяки. Сейчас на наши с Сенькой зарплаты, ну, плюс крошки халтуры, жить можно, чего там. Денег, правда, все равно никогда нет, но это уже закон природы; зато есть то, что за эти деньги можно купить: не то чтобы совсем все, но в пределах ушибленного скромностью разума.
Когда поженились-то мы с Сенькой на третьем курсе ревела потихоньку из-за рваных капронов. Он принесет так знала отлично, что на себе экономит, паршивец. Ладно, говорит, должен же я способствовать приличному виду хотя бы одной красивой женщины. О-ля-ля Красивой, красивой Была, вроде. Ах, мои сладкие, на одной красоте, это уж само собой, не только далеко не уедешь, но и вообще разобьешься вдребезги, так, что костей не соберешь. Дадут тебе зеленый свет, а там бац! шлагбаум. Не в красоте счастье, все давно знают, да только выводов не делают из того, что знают, так уж повелось, и примеров кругом сколько угодно. Но если вы не дура и не сволочь хотя преуспевают, естественно, красивые не-дуры сволочи Хм, таков мир. Впрочем, и я, вроде бы тьфу-тьфу преуспеваю. Тоже сволочь? Нет, кажется.
Да и преуспеяние тоже Горбом тянешь, гори оно все! И на работу давка, и с работы давка, и в очередях давка, и директор парази-ит, а не поддакнешь ему выживет, и готовки эти обедов осточертели, и друзья эти Сенечкины вечно в доме топчутся, а мне убирай, Сенька рубашки и носки
«Не думай, я ни на что не надеюсь. Просто я счастлив, что где-то, очень далеко от меня, есть ты на свете.»
желает менять ежедневно стирай, и давление мое проклятое, Ирка вечно капризничает, Танька хамит четырнадцать, милый возраст, а Сенька раскатывает по командировкам, и остается только надеяться, что сей образцовый муж мне не изменяет.