Он говорил по-русски с сильным польскм акцентом, но весьма уверенно.
Кровь прилила к вискам Якова, но он снова сдержался.
Потом Мордехай снова долго рассказывал о себе и своей семье, как они всем всегда помогали и как он помогает до сих пор.
Эта встреча была триумфом Мордехая. Ему казалось, что он ждал этого момента всю жизнь, когда эта ненавистная, могучая империя, причина его извечного страха, на фоне которой он казался себе таким маленьким, теперь, поставлена на колени, а его брат и ему подобные теперь беспомощные как дети и зависят от него и он Мордка выступает в роли учителя, благодетеля и вершителя судеб.
Наконец Яков не выдержал и напомнил о цели своего визита.
Мордехай ничего не ответил, глядя в упор на Якова
Яков поднялся с тем, чтобы закончить этот неприятный разговор, но Мордехай неожиданно остановил его.
«Сейчас я занят», сказал он, а в Шабат я заеду и мы сможем поговорить. Может, я чем смогу помочь.
Яков хотел было сказать что он ни в чем не нуждается, но промолчал, вспомнив о зяте.
Мордехай заявился как и обещал в шабат вместе с женой и еще парой стариков, так же вершившими судьбы новых эмигрантов, но только в другом ведомстве.
Одна из старух, с короткими ручками и ножками, похожая на раздутый пуфик, была какой-то важной чиновницей в министерстве здравоохранения, хотя в свое время закончила сельскохозяйственый институт где-то в Средней Азии.
Гости много рассказывали о себе и о том, как нужно жить в Израиле и по их сытым, лоснящимся от жира лицам было видно, что они верят во все то, что говорят. Буквально через каждые несколько фраз они объяснялись в любви к Израилю и заявляли, что высшим счастьем для них является жить среди евреев. На хозяев они смотрели так, будто это были пленные солдаты поверженной армии, или голодные беженцы из стран третьего мира.
При этом гости с удовольствием отпускали шуточки в адрес «русских» и «покойного» Союза.
Было видно, что эта тема нравится гостям.
А Яков смотрел на гостей и не мог отделаться от странного чувства, будто гости напоминают ему индюков. В них действительно было много индюшачего: Жирные шеи и щеки находились в явной дисгармонии с маленькими, заплывшими глазками. Маленькие головы и огромные животы и короткие тоненькие ноги, при всей их напыщенности, создавали ощущение гротескности происходящего. Яков невольно думал о том, чем вызванно такие ощущения и терялся в догадках. Может быть из-за их пристрастия к индюшатине? Яков вдруг поймал себя на мысли, что эти люди ему глубоко антипатичны.
Веселье гостей нарушил Виктор, заметив на одну из фраз гостей о Союзе, что был директором предприятия, которое по своей площади превосходило весь Израиль.
После этого веселье гостей сошло на нет и вскоре они засобирались.
Когда Ирина напомнила Мордехаю про мужа, он поморщился: «Сегодня Шабат, давайте среди недели, ближе к концу».
На приготовленные Ириной справки и резюме ни он, ни его спутники, даже не взглянули.
Прошел следующий Шабат и еще Шабат. Потом начался Песах- еврейская Пасха.
И тут Мордехай вдруг неожиданно обьявился, позвонив по телефону и пригласил всю семью Якова к себе на вилллу отмечать праздник.
Положение семьи между тем становилось все более отчаянным. Здоровье Виктора не улучшилось, комиссии пока не вынесли никакого решения, а завод, на котором работал Виктор, не торопился выплатить ему компенсацию.
За помощью обращаться тоже было не к кому.
Единственным их родственником в Израиле был Мордехай. И они поехали.
На вилле у Мордехая собрались его дети и внуки.
Здесь и встретились в первый раз дети и внуки обоих братьев.
По еврейскому обычаю, в богатых семьях на большой праздник принято приглашать бедных родственников. На это раз, подобная роль была отведена семье Якова.
Дочь с зятем, внук Якова и сам Яков сидели в углу и чувствовали себя именно бедными родственнниками. С ними никто не общался и вообще казалось, что их не замечают. В конце концов, дочь вызвала такси и вместе с мужем и сыном уехала домой
Эта встреча окончательно определила её отношение к Израилю и она решила, что ни за что не останется здесь.
А Яков подумал тогда: «Что толку ломиться в наглухо закрытую дверь?» Война давно закончилась, но ненависть и вражда остались. И победитель в этой войне не он, а Мордка. Так думал старик. Все эти годы, когда рушилась привычная жизнь, одним из строителей которой был он сам, Яков чувствовал себя солдатом, которого предали его командиры. Дети Якова и он вместе с ними выпорхнули из разоренного гнезда. Тогда казалось, что навстречу новой жизни.
Но эта новая жизнь оказалась мерзкой старухой из нищего еврейского местечка.
Он вспомнил вдруг рассказы отца о жизни в еврейском местечке, которые пересказывала ему мать. О хедере, с его полуграмотным, злопамятным ребе, многодетной, голодной семье в затхлой избе, о матери, валявшейся в ногах у самодовольного, лоснящегося от жира раввина с просьбами о детях.
Мать рассказывала ему ещё, что его отец ненавидел местечко всем сердцем. Оно было для отца символом нищеты, унижений и безысходности, и вся жизнь отца была войной против той, старой жизни.
Сколько сил, сколько жизней было положено, чтобы вырваться из гетто и вот теперь, на старости лет, он снова оказался в гетто. Что ждет здесь его детей, его внуков? Перед ним вдруг снова возникла ухмыляющаяся физиономия Мордке.
И тогда Яков чётко для себя решил, что его дети не станут здесь жить.
Прошло 4-е года. Практически каждый день Израиль содрагался от взрывов. Хмель самодовольства от ощущения себя империей улетучился и вместо него наступило тяжкое похмелье. Уже практически никто не вспоминал о совсем недавнем величии начало которому было положено в67-м.
Яков по-стариковски коротал вечера у телевизора, который сообщал подробности очередного взрыва.
В это время, зазвенел телефон. Вместо голоса, Яков услышал отчаянные рыдания. Это был Мордехай. Яков пытался успокоить брата и одновременно понять, что же произошло.
Наконец, до него дошел страшный смысл обрывочных фраз брата его внучка погибла сегодня, во время взрыва в каком-то тель-авивском кафе.
Рассказав дочери о случившемся, Яков, как бы извиняясь, добавил: «Нужно бы поехать к нему».
Пока Яков говорил, на лице дочери не дрогнул ни один мускул. -«Я останусь с Витей, он болеет» наконец, ответила дочь.
«Все же он мой брат, да и все эти взрывы наша общая беда», будто извиняясь говорил Яков.
Вдруг лицо дочери покрылось красными пятнами от гнева. «Почему же тогда, когда я их умоляла со слезами, чуть ли не на коленях, когда я была в отчаянии и Виктор не мог встать с кровати, почему тогда они даже не посочувствовали нам?! А теперь ты хочешь ехать их утешать?! Вспомни хотя бы как они смотрели тогда на нас, там, на вилле у Мордке, и здесь, у нас дома!», крикнула дочь.
«Всё-таки я поеду " твёрдо сказал Яков.
Поскольку автобус не ходил в район вилл, Яков взял такси и поехал к брату.
Когда он вошёл, Мордке неподвижно сидел на полу, а его жена рвала на себе волосы и даже не выла, а как-то зловеще рычала. Сын Мотки с окаменевшим белым лицом, на котором не осталось и следа вечного загара, обнимал свою жену безутешную мать погибшей девочки.
В углу сидели заплаканные, притихшие дети.
Яков сел возле брата. Так он просидел минут двадцать возле него, но всё не находил слов для брата. Перед ним сидел высохший, лысый старик с воспаленными глазами, шептавший себе под нос какие-то непонятные слова.
Яков сидел возле него не находя нужных слов и всё не решался положить руку на плечо брата.
Бродячий агент
Чёрт меня угораздил ответить ему на приветствие. Обычно я прохожу мимо этих несчастных рядовых рыночной войны, отчаянно пытающихся заработать свою копейку завлекая прохожих. А тут Стоило мне ответить ему, и бродячий агент вцепился в меня мертвой хваткой.