Может быть, два месяца назад я и был жизненно необходим. Но в последние дни я, так сказать, понял, что я лишний.
Наверное, странно видеть, как другие люди выполняют твои трюки.
Сюрреалистично наверное, более подходящее слово. Но все равно испытываю огромное удовольствие. В конце концов, они делают отличные фокусы. А это уже кое-что, не так ли?
Делла сделала глоток из фляжки:
Хочешь?
Спектор взял у нее флягу:
Что в ней?
Она пожала плечами:
Вообще-то, я стараюсь не думать об этом.
Через некоторое время любопытство Спектора взяло верх:
Почему бы и нет? Он сделал маленький глоток. Алкоголь обжег ему заднюю стенку горла и прочертил огненную дорожку по пищеводу. Он издал сухое, гулкое покашливание. Ядреная штука, сказал он.
Делла рассмеялась:
Да, Джозеф. Не рассказывай об этом остальным, ладно? О выпивке, я имею в виду. Я просто нервничаю перед премьерой. Я перестану, как только мы войдем в рабочий ритм.
Спектор улыбнулся, но ничего не ответил. Он быстро попрощался и ускользнул, оставив театр позади. До премьеры осталось недолго, всего несколько часов, и они прекрасно справятся и без него. Он бросил последний взгляд на рекламный щит над входом в театр (ДЕЛЛА КУКСОН В СПЕКТАКЛЕ «МИСС СМЕРТЬ»), прежде чем исчезнуть в тумане бродячих душ на Стрэнде. Просто еще одно серое пятнышко с воротником, поднятым против злющего осеннего воздуха, бредущее в сторону Сент-Мартин-ин-те-Филдс.
С хищной улыбкой Люси Леви закрыла дверь черного хода.
Глава II. Мисс смерть
Небо за окном дома в Доллис-Хилл приобрело чудовищный фиолетовый оттенок. Ранний вечер нависал над Лондоном. Доктор Ансельм Рис сидел за своим столом и делал заметки, а пациент А лежал на кожаном диване в дальнем конце комнаты, устремив взгляд в потолок с лепниной. Он рассказывал историю:
И я не могу пошевелиться, лежу бездыханный и парализованный, как вдруг из темноты на меня смотрит пара глаз. Я озираюсь по сторонам, пытаясь разглядеть, кто там, как вдруг дверь распахивается и эта темная фигура проскальзывает в комнату и встает там, у изножья моей кровати.
Фигура кого? Доктор Рис говорил с легким акцентом.
Отца. Рис кивнул: все было так, как он и ожидал. Но он выглядел иначе, каким-то другим. Словно призрак.
Ваш отец я имею в виду вашего настоящего отца он жив?
Да. Я не видел его и не разговаривал с ним несколько месяцев, но он жив и здоров, все в порядке.
У вас нет никаких страхов или тревог относительно его здоровья?
Ничего такого. Но во сне он стоит у изножья моей кровати и смотрит на меня немигающими глазами. На нем что-то вроде халата, что-то, похожее на монашескую рясу. Я чувствую себя так, словно лежу на жертвенном алтаре, как будто меня собираются принести в жертву какому-то языческому богу.
А потом?
А потом он поднимает руки и разрывает халат, обнажая голую грудь. И я Пациент А сделал небольшую паузу, собираясь с мыслями. Это была очень трудная для него история: И я впервые вижу, что с ним произошло.
Доктор Рис выжидающе смотрел на пациента, занеся ручку над страницей. Молодой человек продолжил:
Его грудная клетка стала ртом. Грудь у него открывается, как пара челюстей, и я вижу ряд сверкающих, острых, как бритва, зубов. А в глубине груди, там, где должно быть сердце, я вижу язык.
Пациент А прекратил свой монолог, и на его глаза навернулись слезы.
Это конец сна? спросил Рис.
Нет. Нет, это не конец. Но не думаю, что смогу рассказывать дальше.
Понимаю. Давайте на этом закончим сеанс. Но у меня есть несколько теорий о символической природе этого сна.
Отец!
Пациент А вскочил на ноги.
Кто это? вскрикнул он. Кто это зовет?
Это всего лишь моя дочь, Лидия, пояснил доктор Рис. Она наверху. Он подошел к двери и распахнул ее, а затем крикнул в коридор: Что случилось, Лидия?
Маркус приехал, прозвучало в ответ. Его машина только что завернула за угол.
Ах, вздохнул доктор, повернувшись к пациенту. Тогда, пожалуйста, позвоните мне завтра, и мы продолжим беседу. А пока я выпишу вам еще один рецепт на «Веронал».
Я не знаком с вашей дочерью, рассеянно проговорил пациент А.
Да. В настоящее время она не принимает пациентов. Но у нее потрясающее психиатрическое чутье, и она работает над серией статей для New Statesman, сказал Рис, наклоняясь над столом и небрежно записывая рецепт в блокноте. Он оторвал лист и протянул его молодому человеку.
Если вас не затруднит, предложил пациент А, я выйду через французское окно.
Конечно. Как я понимаю, вы хотите, чтобы наши встречи были конфиденциальными. Сейчас, позвольте мне, и с этими словами пожилой доктор подошел к французскому окну и достал ключ из домашней куртки. Он открыл окно и выпустил своего пациента в сад, где в это время года были пустые клумбы с засохшей землей, огороженные серым камнем.
Пациент А был не так молод, как выглядел. В его бледных глазах чувствовалась какая-то усталость от мира. Он был чисто выбрит и небрежно одет: плохо сидящий твидовый костюм, который обтягивал живот. По профессии он был музыкантом, одним из лучших скрипачей филармонии. А по-настоящему его звали (ибо в конце концов его придется упомянуть) Флойд Стенхаус. Флойд забрал свои тревожные сны и рецепт с собой и, пройдя через сад и заднюю калитку, скрылся.
В его походке, когда он удалялся по Доллис-Хилл-роуд, было что-то не то. Конечно, любой, кто увидел бы его, принял бы его за одного из этих восхитительных английских эксцентриков с характером в лице и интеллектом в близко посаженных глазах. Но истинной причиной его пошатывающейся походки было то, что оттягивало карман его плаща. Засунув руку в карман, он почувствовал холодную рукоятку. Это был военный сувенир, подарок его дяди. Револьвер.
Сам Доллис-Хилл был богатым пригородом с широкими, извилистыми улицами, застроенными эдвардианскими домами, и пышными живыми изгородями. Дом Рисов был построен из прочного красного кирпича, его итальянский фасад украшали три ряда белых окон со створчатыми рамами, а углы были отделаны декоративным камнем. К парадной двери нужно было подниматься по каменным ступеням с улицы. Он был вполне похож на дом, который доктор Рис оставил в Вене.
Ансельм Рис открыл здесь, на северо-западе Лондона, свой кабинет, как только приехал сюда пять месяцев назад. Всю свою жизнь до этого момента он провел в Вене, но по личным и политическим причинам принял мучительное решение эмигрировать. Сейчас он был уже пожилым человеком с пульсирующей зубной болью и слабеющим зрением. Но его ум оставался острым, а его знаменитый стиль непринужденно шикарным. Ему не потребовалось много времени, чтобы найти свою нишу в лондонском высшем обществе. Когда в конце февраля он сошел с борта корабля «Великолепный» в доках Саутгемптона, на нем были цилиндр и фрак. Он спустился по сходням, держа под руку единственное существо на земле, которое он ценил выше себя, свою дочь Лидию.
В тот день, когда отец и дочь сошли на английскую землю, их встретили вспышки фотокамер. Лидия была очень фотогенична с игривой короткой стрижкой иссиня-черных волос и в модной одежде: ее шея была увешана бусами, а склонность к мужским твидам компенсировалась любовью к мехам. Кожа лица была гладкой, а черты лица соблазнительными, как у Луизы Брукс. Говорила она мягко и с акцентом, томно перекатывая во рту слоги.
Рис и сам был не промах, когда надо было кого-то очаровать. Он ясно дал понять, что не намерен принимать новых пациентов. Не прошло и месяца, как он отказался от этого обещания. Он взял аж трех пациентов: двух мужчин и одну женщину. Их личности держались в строжайшем секрете: за эту информацию таблоиды заплатили бы большие деньги. В своих записных книжках он называл их только пациентами А, В и С. Но, конечно, Лидия знала, кто они такие, даже если и не встречалась с ними. И важно отметить, что она никому ничего не сказала о них.