Я облокотился на барную стойку рядом с Вонни и слегка пихнул Роджера, выставляя свой солидный зад.
Господи, Родж, я оглянулся в темноте, ты что, не понял, что у нас проблемы с электричеством?
Он медленно поставил свою выпивку на стойку и отодвинул ее кончиками пальцев.
Я на пенсии.
Генри встал по ту сторону стойки, протянул мне пиво и наклонился к Роджеру.
А что насчет этой фишки с пенни?
Роджер перевел взгляд на него, задумавшись над ответом. А я же повернулся к Вонни.
Боже, какие люди сидят тут в темноте.
Она сделала глоток своего шенен блан. Генри всегда хранил для нее в холодильнике бутылку белого вина. Я давно хотел попросить у нее попробовать, но так и не набрался смелости. Ее глаза мягко замерцали, а уголки губ образовали теплую, но грустную улыбку.
Привет, Уолтер.
Генри уже давно научился разговаривать с пьяницами, поэтому продолжил:
Есть такие старые большие предохранители; если засунуть туда пенни, то они проведут ток?
Роджер рассмеялся.
Да, это возможно, как возможно и то, что так ты расплавишь всю дешевую проводку в этой дыре и сожжешь нас всех заживо.
Я почти что прислонил Роджера к стойке, чтобы он не потерял равновесие во время разговора, взял свободный стул у края бара и сел между Роджером и Вонни.
Вонни Ее глаза раскрывались немного шире, если ты обращался к ней напрямую, а потом прикрывались, будто она запоминала то, что ей говорили, и обдумывала это.
Я уже начал вспоминать, почему она мне нравилась, и продолжил:
Видишь этого языческого красного дьявола за стойкой? Ее взгляд на мгновение упал на Генри, а затем вернулся ко мне. Они с Кади плетут какой-то заговор против меня.
Ее глаза снова округлились, и она второй раз повернулась к Генри.
Это правда, Медведь? Меня раздражало, что все местные женщины спокойно обращались к нему по имени.
Этот белый несет какую-то хрень, кивнул он в мою сторону.
Теперь мы словно в сериале. Я был Рэндольфом Скоттом, а он не знаю, таким громадным индейцем, которого либо избили, либо убили к концу третьей серии.
Это правда, он прошел государственную подготовку для участия в подобных тайных операциях.
Я указал на рамки на стене за баром, среди которых была обгоревшая карта Северного и Южного Вьетнама, Лаоса и Камбоджи. На этой карте были медали Генри из спецназа, «Пурпурное сердце», «За выдающуюся службу», «За храбрость» из Вьетнама и еще за несколько кампаний. Еще там висели черно-белые фотографии Генри с командирами пехотных взводов и его товарищем по службе Ло Чи, которого он перевез в Лос-Анджелес. Там даже была фотография со мной мы были одеты в самые уродливые на свете гавайские рубашки в Сайгоне, во время трехдневной увольнительной в 1968 году.
Видишь все эти медали на стене? На войне его обучили действовать всем на нервы. Обычный солдат вроде меня ни за что не сможет противостоять такой закаленной в боях занозе в заднице.
Мало кто знал темную историю группы спецназа, действовавшей за пределами Лаоса, но цифры говорили сами за себя: на каждого погибшего американского солдата приходилось по 100150 вьетнамских военных. Медведь был деталью в одной из самых эффективных машин для убийства по обе стороны войны.
Лицо Генри приподнялось и наклонилось в сторону, когда выставленная рука приняла на себя вес его головы.
Простой солдат? За время войны он всего лишь раз был близок к настоящей драке когда проводил со мной три дня в Сайгоне. Потом он заговорил шепотом, но я был почти уверен, что кроме меня этого никто не услышал. Кроме Тета
Я позволил Генри выбивать из Роджера бесплатную консультацию по починке электричества, а сам снова переключился на Вонни. Она смотрела в стеклянные глаза одной из антилоп за стойкой бара.
Они красивые, сказала она, не отводя взгляд. Как думаешь, они чувствуют боль так же, как и мы?
Нет.
Правда? повернулась она ко мне с явным раздражением.
Правда.
На секунду Вонни продолжила смотреть на меня, а потом перевела разочарованный взгляд на бокал с вином.
Значит, ты считаешь, что они не чувствуют боль.
Нет, я сказал, что они не чувствуют боль так, как мы.
А. Улыбка медленно вернулась на место. Я уж подумала, что ты стал идиотом.
Нет, сыном кузнеца.
Улыбка так и не спа́ла, и Вонни кивнула.
Раньше ты приходил к нам со своим отцом Ллойдом.
Его имени уже никто не помнит. Я внимательно следил за ней.
Мне кажется, он нравился моей маме.
Очередной Лонгмайр на поприще обольщения. Иногда я помогал ему подковывать лошадей, когда был совсем маленьким. Мне казалось, что это больно, поэтому я спросил.
И что он ответил?
Папа часто сыпал библейскими изречениями, но тогда он сказал, что скот не чувствует боль так, как люди. Это цена за то, что мы можем думать.
Вонни снова глотнула вина.
Приятно осознавать, что из всех животных мы чувствуем боль сильнее всех.
Я прикрыл глаза и посмотрел на нее.
Это что, сарказм с Восточного побережья?
Нет, это восточная жалость к себе.
А. Мне уже приходилось наступать себе на горло. Я умело и с ходу заводил подобные беседы, но они очень быстро меня утомляли. Сначала я их поддерживаю, но потом становится все труднее.
Вонни накрыла мою руку своей, и мне показалось, что я никогда в жизни не ощущал таких горячих ладоней.
Уолтер, у тебя все хорошо?
Начиналось всегда с этого с прикосновения и добрых слов. Раньше я чувствовал жар в области глаз и спертость дыхания, но теперь осталась только пустота. Предохранители желаний давно сгорели, и их не спасут никакие пенни.
Так ты правда хочешь поговорить?
Ну да, нам все равно больше нечем заняться.
Ее глаза были такими грустными, такими открытыми, поэтому я наклонился ближе и сказал правду:
Я почти никогда ничего не чувствую.
Она моргнула.
Я тоже.
Картина словно в кино я поворачиваюсь к другу в окопе и спрашиваю, сколько у него осталось патронов. У меня еще две обоймы, а у тебя?
Я знаю, что у меня есть дела, но мне просто не хватает энергии. В смысле, я уже три недели хочу перевернуть подушку.
Понимаю Вонни отвернулась. Как Кади?
Вот он я, плыву по Тихому океану жалости к себе, и Вонни кидает мне спасательный круг, чтобы я не опозорился. А все из-за тебя, бармен
Отлично. Я перевел взгляд на Вонни, чтобы убедиться, что ей действительно интересно. Так и было. Уже освоилась в Филадельфии.
Она всегда была особенной.
Да, это правда. Какое-то время мы сидели молча, пока мой пожар родительского самодовольства медленно успокаивался до мягкого свечения дружеской беседы. Рука Вонни до сих пор покоилась на моей, когда зазвонил телефон.
Похоже, она тебя нашла. И рука пропала.
Я наблюдал за тем, как Генри дождался второго звонка его телефонная фишка и схватил трубку.
В «Рыжем пони» очередной прекрасный вечер и непрерывная светская беседа, чем могу помочь? Его лицо скривилось в одну сторону, будто говоривший только что ему врезал. Да, он здесь.
Генри протянул провод через весь бар и передал мне телефон. Его взгляд не отпускал мой.
Одной рукой я уложил трубку между подбородком и плечом, а другой поднес бутылку к губам, чтобы сделать глоток.
Привет, цветочек
Привет, идиотина, сказал голос на другом конце. Это не дохлая овца.
Я замер, чувствуя, как мир слегка накренился, но затем взял себя в руки и понизил голос:
Что у нас?
Все посетители бара уставились на меня.
В голосе Вик звучали неведомые для меня ранее нотки что-то похожее на возбуждение, скрываемое за деловой скукой.
Мужчина, белый, около двадцати одного года одно входное отверстие, похоже на 7,62×63.
Я потянулся, чтобы потереть глаза, заметил, как дрожит моя рука, и убрал ее в карман.
Ладно позвони в магазин, пусть пришлют Маленькую леди.
Последовала короткая пауза, и я прислушался к помехам на 137-й линии, подключенной к телефону в Дюране.