8. Короткий дефис
Огни уличных фонарей отражались в реке, и единственным, что слышала Мина, был приглушенный шум уличного движения, доносившийся с Драйва. Пробегая трусцой по дорожкам Риверсайд-парка, она вспоминала пухлые, с перетяжечками пальцы мистера Дашти, в которых он держал стаканчик с чаем, и выражение неуверенности, которое появилось на его лице, когда они случайно посмотрели друг дружке прямо в глаза. Да, он был очень похож на всех других мужчин: он был хорошо образован, вежлив, опрятен, но в тот раз Мине почудилось что-то еще. Возможно, это было совершенно отчетливое облегчение, которое отразилось на его лице, когда стало ясно, что никакая искра между ними не пробежала и вряд ли пробежит. Кроме того, ей показалось, что навязчивое сватовство (не сказать ли сводничество?) близких и дальних родственников было ему глубоко противно. Бедный мистер Дашти! Он угодил в ту же ловушку, что и она!
Мина достигла конца грунтовой дорожки и побежала по асфальтированной. Как лучше сказать родителям о своем решении побывать в Иране? Несомненно, они испугаются за нее, за ее безопасность. Она покинула страну пятнадцать лет назад. Что, если ее объявят американской шпионкой и арестуют? Политическая обстановка в Иране оставалась непредсказуемой, там с ней действительно могло случиться все что угодно, и все же Мина знала, что должна ехать. Ей очень хотелось знать, как живет ее дедушка Ага-хан и кто готовит ему еду теперь, когда не стало бабушки. Она хотела бы поговорить с ним, напеть ему старые песенки Гугуш[13], почитать стихотворения великого Руми. Кроме того, Мина мечтала найти Биту. Что-то она сейчас поделывает, ее лучшая подруга детства?.. За полтора десятилетия Мине почти удалось выбросить из памяти тот, старый мир, затолкать его в самый темный и пыльный чулан, как она спрятала под своей старой кроватью в доме родителей свои ранние картины, уложенные в пластиковые коробки. Да и времени на рефлексию на «самоанализ», как выразился бы декан Бейли, у нее просто не оставалось. Ей было некогда думать, вспоминать о том месте, где ее мать росла «среди своих», для этого Мина была слишком занята: она строила новую жизнь, создавала новую среду, прилагала усилия, суетилась, спешила.
Закончив пробежку, Мина немного потренировала пару ударов ногой, которым еще в детстве научили ее братья. С тех пор прошло много лет, но эти удары ей очень нравились, и она повторяла их при каждой удобной возможности. Вот и сейчас она подняла согнутую ногу и, чуть откинувшись назад, резко выпрямила ее в колене, представляя себе, как поражает Брюса Ли в коленную чашечку или в пах «сокровенное местечко», как называл его Кайвон. Главное, не бойся, говорил он. Не бойся и бей со всей силы. И Мина снова и снова наносила удары воображаемому противнику, потом прыжком поменяла позицию, чтобы потренировать другую ногу.
Вернувшись домой, она приняла душ и легла в постель, но сон не шел. Она конечно, сошла с ума, если твердо решила ехать в Иран. Что, если она не сможет вернуться?.. Что тогда будет с ее родителями?
Некоторое время Мина вертелась с боку на бок, потом не выдержала и включила телевизор. Показывали какое-то ночное ток-шоу. Ведущий в дорогом костюме высмеивал президента, аудитория то и дело разражалась хохотом или принималась аплодировать. Мине до сих пор бывало не по себе, когда американцы начинали критиковать своего лидера. Здесь, впрочем, им это сходило с рук, но в Иране правила были совершенно другими А ведь именно туда она собиралась!
Надо позвонить брату, решила она.
Как прошел обед с очередным ухажером? спросил Кайвон.
Кошмарно. Впрочем, как и всегда. Я не знала, куда деваться от стыда, да и он тоже Надо это как-то прекратить, иначе я просто не выдержу, пожаловалась Мина.
Не переживай, сестричка. Маме это скоро надоест, и она найдет себе другое занятие. Эта ее затея с таблицами и баллами это же курам на смех!
Я знаю. Мина вздохнула. Разговор с Кайвоном немного ее успокоил она всегда была ближе к нему, чем к Хуману. Возможно, это получилось из-за разницы в возрасте Кайвон был старше ее на три года, а Хуман на шесть, но, скорее всего, причина крылась в другом. Ее братья были слишком разными: Кайвон отличался добродушием и оптимизмом, граничившим с беззаботностью, и всегда умел рассмешить Мину, да и любого другого человека тоже, находя смешные стороны в самых серьезных ситуациях. Хуман же был более серьезным и даже немного мрачноватым, что, впрочем, не мешало ему оставаться внимательным и любящим сыном и братом. К сожалению, теперь, когда он работал врачом, служебные обязанности оставляли ему не слишком много времени для разговоров по душам, к тому же он был женат, и семейные заботы поглощали весь его досуг.
Но ведь она не подыскивала невест ни тебе, ни Хуману! сказала Мина. Не так ли? Хуман женат на американке, и он нашел ее сам. Твоя подружка тоже из Бруклина. Почему я одна должна выйти замуж непременно за идеального иранца? Это это какие-то двойные стандарты, тебе не кажется?
Ты мамина любимица, рассмеялся Кайвон. Естественно, ей хочется устроить тебя получше. Она хочет видеть тебя счастливой. У нее это что-то вроде навязчивой идеи.
Разве мало того, что я учусь в бизнес-школе? Знаешь, Кайвон, я много думала, и у меня появилась одна мысль. Я бы хотела
Только не начинай сначала! перебил Кайвон. Ты сама знаешь, что профессия художника не для тебя. Не в том смысле, что ты не сможешь стать хорошим художником, просто Нам в нашем положении нужно что-то более реальное. Более надежное В общем, не зацикливайся на этом. В детстве у каждого из нас была своя мечта, я, например, мечтал стать профессиональным футболистом, а стал юрисконсультом по контрактам. Такова жизнь, сестричка. Нам всем приходится делать выбор, без этого не обойтись, но ты не переживай. Сама увидишь, все обернется к лучшему. А теперь спокойной ночи.
И прежде чем Мина успела рассказать брату о своем желании посетить Иран, он попрощался и повесил трубку.
Вот и надейся после этого на любимого братишку!.. Вздохнув, Мина подошла к столу и взяла в руки фотоальбом, который достала из шкафа перед пробежкой. Это был единственный альбом с семейными снимками, сделанными еще в Иране. Везти его с собой было рискованно, но Дарие, к счастью, пришло на ум спрятать свои фото за фотографиями детей, чтобы на таможне их не конфисковали, потому что на них она была без хиджаба. Снимок в бикини она засунула за фотографию Хумана, сидящего на детском высоком стульчике, снимок в саду, где она смеялась, держа под руку Парвиза, и ее длинные волосы развевались на ветру, Дария спрятала под фотографией Кайвона, играющего в футбол. Что касалось ее студенческих фотографий, на которых она была запечатлена с книгами в руках, в шелковой блузке и развевающейся юбке, то они были спрятаны под снимками детских рисунков Мины.
Этим альбомом Мина особенно дорожила. Он связывал ее с прошлым, которое с годами представлялось все более сказочным. На снимках она узнавала ту мать, которую знала когда-то. Тогда ее волосы были черными, а не рыжими, а в карих глазах светились радость и надежда. На снимках Дария выглядела счастливой, уверенной в себе, а не усталой и чужой. Она носила жакеты а-ля Джеки Онассис и шляпки-«таблетки», ничем не напоминая располневшую иммигрантку из Квинса. Вот Дария возле фонтана черные волосы развеваются, а из коляски выглядывают крошечные головы Кайвона и Хумана. Вот она в Лондоне, машет фотографу с верхней палубы красного двухэтажного автобуса. Вот они втроем в Стамбуле, на фоне Святой Софии. В те времена им не нужны были визы тогда мир еще не считал каждого иранца опасным террористом.