Наш Мул был человек не подлый, а, наоборот, очень симпатичный. Но у каждого бывают недостатки. Поэтому, видимо, в 1959 году пришло время его поменять. Больно он ребятам не нравился тогда. А то, что Симоняна, едва закончившего карьеру игрока, на его место назначили так тут, по-моему, сыграл роль председатель российского совета «Спартака» Алексей Абуков, из Кабардино-Балкарии, мужик высочайшего класса. Он влюбился в Симоняна как в личность, когда ездил с нами в Южную Америку в 1959-м, был руководителем делегации. И инициатива назначить Симоняна, думаю, принадлежала ему, а Николай Петрович ее поддержал.
Перестроиться по отношению к Никите, начать воспринимать его как тренера, конечно, было непросто. Со своей стороны я видел задачу в том, чтобы не подвести тандем Симонян Дементьев, с каждым из которых я играл. Тот же Никита многому меня научил и в жизни, и в футболе. Очень благодарен ему. Все, что у меня было это от него и Боброва.
Симонян был нашим вожаком, капитаном его не зря избирали. Но как тренер, конечно, первое время он учился у Дементьева у Тимофеича-то определенный опыт уже был. Тренировки на первых порах проводил именно он. А Симонян участвовал в занятиях наряду со всеми сколько мы бегали, столько и Никита. Проверял нагрузки, возможно. А потом уже сам стал нас тренировать.
Заставить себя называть Симоняна по имени-отчеству, разумеется, было непросто. Нетто так этого делать и не стал. А я называл его Никитой, только когда рядом никого не было. В иных случаях Палычем.
Слабых людей, падких до власти, такая ситуация меняет. Симонян остался таким же, каким был. При этом очень внимательным к своему профессиональному росту. У многих людей спрашивал мнение, особенно после матчей. Никогда не был самодуром, прислушивался, анализировал.
Но придумывал он и что-то свое, ни на кого не похожее. Однажды они с Дементьевым по-новому провели теоретическое занятие. Написали билеты и мы должны были их тянуть и отвечать на вопрос, вроде экзамена. Откуда они это взяли не знаю. Мне, помню, достался вопрос, что для нападающего легче когда соперник в обороне использует персональную опеку или так, как за рубежом зонную, с подстраховкой и передачей игрока. И я ответил правильно: легче персоналка. Обыграл одного и путь к воротам открыт. А при зоне одного обыграешь второй тут как тут. Выдержал экзамен. Но ведь и по сей день с различными модификациями все зону играют!
Я в чемпионском 1962-м по решению Симоняна перестал попадать в состав, и в ситуации вроде такой обидеться может каждый. Игрок же сам себя не видит! А тем более в те времена было мало записей игр. И когда меня упрекали в том, что не успевал, опаздывал, мало двигался я не верил, артачился. А потом посмотрел какую-то игру и сдался. Сам сказал, что время пришло. Тем более что как раз начал вовсю раскрываться талант Гили Хусаинова. Его стали ставить, и мне места не оказалось. Все было справедливо. Но никто меня не выгонял, и я сам по приглашению кумира детства Анатолия Акимова ушел к нему в «Шинник».
А с Никитой Палычем мы какими друзьями были, такими и остались. И потом еще не один год работали вместе, о чем расскажу позже. Это доказывает, что в любой ситуации есть возможность остаться человеком и сохранить прекрасные отношения.
* * *
Вот Бесков он совсем другой был. Мы же с ним работали восемь месяцев в 1977 году. Все время унизить меня хотел. Я чувствовал себя свободным и работал свободно, как принято было всегда у нас в «Спартаке». До тренировки выходил с пацанами Хидиятуллиным и Валерием Глушаковым[2]. Те видели, что я могу с мячом делать, и признали меня. Работалось с ними в удовольствие.
Отдал как-то Вагизу пас «черпачком». И вдруг подходит Бесков:
Ты чего поле портишь?
А я даже не в бутсах был, а в тапочках! Отвечаю ему:
Вы серьезно или шутите?
И пошло-поехало
Мы перед тренировкой выходили на полчаса раньше, ставили жесткие барьеры и с Глушаковым отдавали друг другу передачи он пятнадцать, и я столько же. Нужно было четко попадать в середину под барьером, чтобы мяч не коснулся земли. Вдруг сзади подходит Бесков:
Разве так бьют?
Пожалуйста, говорю ему, ударьте, как бьют.
Он бьет и не попадает. И еще раз то же самое.
Один-ноль веду, подначил я.
Ты сколько сделал ударов?
Три.
А я два.
Бьет третий, снова не попадает. Я уже завелся.
Вот как надо бить! говорю. И кладу с левой ноги дважды подряд. Но Бескову хоть к чему-нибудь, да надо прицепиться:
А почему ты с левой бьешь?
Закончилось все это после августовского матча с «Тереком». Бесков по натуре был трус. Были трудности с составом, и собрался тренерский совет, в который из числа игроков входили Ловчев, Папаев, Прохоров, Кокарев и кто-то еще. Они проголосовали за тот состав, который назвал Константин Иванович. Он ко мне:
Ну ты-то можешь что-нибудь сказать?
Почему же не могу? Могу. И выхожу к макету. Мы «Спартак», нас уважает соперник, и мы должны ставить задачу атаковать. Вы поставили Ловчева левым защитником, а в центр полузащиты Ноздрина. Но в этом случае Ловчева легче будет перекрыть, так как подключаться он будет только по своему флангу. От Ноздрина же впереди опасности не возникнет. А вот если Ноздрина поставить слева в защите, а Ловчева центральным хавбеком, то Евгений сможет неожиданно врываться в зоны и слева, и справа. Будет разнообразие, при котором противнику будет труднее сориентироваться.
И сел. Минуты две была пауза, все молчали. Бесков сидел красный как помидор. Ему же никогда и никто слова поперек не мог сказать, а тут я свою схему назвал, да еще и при всех, это вообще преступление!
Но я привык так в «Спартаке» работать честно говорить, что думаю по тому или иному поводу. А задача главного тренера выслушать все предложения и выбрать лучший вариант. Когда мы с Симоняном работали, было именно так. Демократия! А тут высказал свое мнение и сгорел из-за этого. Бескова же подхалимы окружали: «Константин Иванович сказал, Константин Иванович попросил» Все совсем по-другому. «Спартак» и «Динамо».
А в той ситуации Бесков вдруг говорит:
Ну хорошо, состав, который назвал Исаев, будет играть.
Я чуть со стула не свалился. И мы выигрываем 5:1! Ловчев участвует в первом и последнем голах. Приезжаем в Тарасовку в одиннадцать вечера. Говорю ребятам, чтобы готовились ко сну, а тут как раз Бесков на балкон второго этажа выходит. Спускается ко мне и спрашивает:
Тебе Старостин ничего не говорил?
Нет.
Ну, ты же понимаешь, у нас с тобой
Все понял, Константин Иванович, говорю. Дальше не надо продолжать.
Пошел, забрал шмотки и уехал. И подумал: «Дурак я, зачем мне вообще нужно было работать с ним?» Он идет, а народ, как его завидит, разбегается. Иначе начнет: не то надел, не так причесался У нас в «Спартаке» таких людей отродясь не было.
Тогда ведь ребят после ухода Крутикова и прихода Бескова спросили, кого из помощников оставить Хусаинова или Исаева. Игроки проголосовали за меня. Он меня взял, но ни к тактике, ни к чему-то еще не подпускал. Взял Бесков поначалу и Юрия Морозова, но уже на первых сборах его убрал. На каком-то разборе Морозов начал говорить о том, как должен играть центральный защитник, и Бесков сказал:
Слушай, друг, как будет центральный защитник играть говорить буду я, а не ты.
И больше Морозова в команде не видели.
Однажды, когда я еще работал, в Тарасовку приехал Качалин. А мы с Бесковым на противоположных сторонах тренировочного поля стоим. Подзывает:
Анатолий, как дела? Как у вас отношения с Бесковым?
Вот такие, говорю, отношения: он на той стороне, а я на этой. Как вы могли вообще его в сборную взять?
Он никого не уважал. Считал себя выше собеседника в любой ситуации.
А может, Бесков мне припоминал ситуацию 1955 года, когда мы в Индии к мельбурнской Олимпиаде на жаре готовились. После травмы накануне игры выхожу проверить ногу что могу делать, что нет. Качалин разрешил мне тренироваться индивидуально. А Бесков в общую группу зовет!