Что за бред мы смотрим? раздраженно спросил я.
Ну переключи, делов-то, ответила мама.
Я просто не понимаю, вы реально это смотрите тут? продолжал я.
Да я просто телевизор включила, мне все равно, что там, оправдывалась мама.
Оставь, я смотрю, неожиданно вмешался отец.
И что ты там смотришь? Тебе типа это интересно?
Мне интересно, спокойно, но немного с вызовом отвечал он.
Отец был пьян. Видимо, напился пока я спал.
Я хочу знать, что в мире творится, произнес он с трудом, но как будто остался доволен тем, что сказал.
Это же пропаганда, разве ты не понимаешь? Тебя же там за идиота держат. Типа на, хавай все это про плохую Америку, пока мы тут страну разворуем, разгоряченно продолжал я.
Ну эт тоже интересно, а в чем он неправ? опять еле-еле выговаривая слова, ответил отец с дурацкой усмешкой.
Че ты там бормочешь-то? Ведь ничего же не понимаешь уже, отрезал я.
Продолжать эту дискуссию было бессмысленно. Я передразнил пьяную речь отца и отшутился, чтобы смягчить обстановку, которую сам же и подогрел:
Ты, наверное, просто «Путинки» бахнул, вот на пропаганду и потянуло. Пропаганда это как закуска к водочке.
Все засмеялись, тема была закрыта, а телевизор переключили на другой канал, где показывали какой-то отечественный сериал, который был адаптацией популярного американского сериала десятилетней давности, я сначала хотел об этом сказать, но в итоге решил промолчать.
И хотя топорная пропаганда по государственным каналам меня очень сильно раздражала, я никогда не был русофобом, и с возрастом мне все больше хочется любить свою страну, ведь я же часть этого гигантского организма, не так уж много всего есть, чего я часть. Вот так, наверное, и скатываются в этот твердолобый патриотизм. Просто дайте мне что-то, чтобы самоопределиться, скажите мне, что я кто-то, что я русский, и я буду гордиться, что хоть кем-то живу. Покажите мне наши ракеты, они кулаков моих продолжение, сыграйте мне Чайковского, я и там пару нот подсказал, почитайте мне Есенина, и я узнаю строчки, словно из души моей извлеченные.
***
Поужинав, я отправился к тому самому дому, где должна была случиться синхронизация материи и пространства, ну или моей глупости и любопытства. Мой путь лежал мимо школы, в которой я учился. Здание ее было похоже на обшарпанную картонную коробку, да и образование здесь было ему под стать. Очередное угнетающее воспоминание вспыхнуло в моей голове. Лет в одиннадцать я дружил с одним парнем из класса и часто бывал у него дома. Помню, мы смотрели фильмы с Джеки Чаном на VHS-проигрывателе и пили чай с зефиром. Но в какой-то момент нашей дружбы я стал замечать за ним сильно раздражавшие меня особенности поведения. Когда я приходил к нему в гости, он часто встречал меня в одних трусах. Или, если встречал меня на улице, он любил подойти сзади и закрыть мне глаза ладонями, как делали обычно девчонки. Еще была очевидная женственность в его манере говорить и двигаться. В то время я уже вполне сознательно воспринимал гомосексуальность как что-то совершенно неприемлемое, и как только мне стало ясно, с чем я имею дело, я тут же резко разорвал все наши связи. Я отчетливо помню, как торопился с этим, как боялся, что кто-то тоже разглядит в этом парне что-то такое и подумает, что мы с ним больше, чем друзья, это был настоящий кошмар. И из-за этого страха я пошел дальше, чем просто перестать с ним общаться, я стал говорить всем, что он гей, и указывать на эти его особенности. Эффект получился сильнее, чем я предполагал. За считанные дни парень стал настоящим изгоем, его обходили стороной как прокаженного, а его фамилия стала самым страшным оскорблением. Помню один момент, когда учитель во время урока куда-то отошел, и мы все сначала хором начали обзывать того парня геем, а потом даже стали стучать по партам, задавая ритм, получилось что-то наподобие футбольных кричалок, мы чувствовали эту пьянящую злобу и отдавались ей полностью. А еще его регулярно били, сначала только парни из нашего класса, но потом о нем узнали и другие агрессивные личности. Я сам его не трогал, но получал истинное удовольствие от вида его страданий. В девятом классе он покончил с собой, прыгнув с крыши четырнадцатиэтажного дома.
Я много думал о том, что это я его убил, много терзал себя по этому поводу, особенно когда немного повзрослел. Но когда я еще немного повзрослел, то пришел к заключению, что его убил тот безмозглый агрессивный малолетний я из прошлого, а не этот новый взрослый вдумчивый и чуткий я. Еще я пообещал себе, что больше никого не буду доводить до самоубийства. Странно, что это не было установлено по умолчанию, так сказать, в заводских настройках.
А вот и отмеченный на карте дом, с ним тоже много всего связано. Он очень похож на остальные дома в округе, серые от грязи панели, двенадцать этажей уныния. Мне было лет шестнадцать-семнадцать, я тусовался в его единственном подъезде с ребятами из класса, мы пили алкоголь, были агрессивными и гордились этим. Хотя наша агрессия быстро сдувалась, когда приходили ребята взрослее и злее нас. В общем, унижения было предостаточно.
В те годы тут процветала гоп-культура, мы все носили черные кожаные куртки и спортивные штаны. Очень странно сейчас вспоминать, но ограбить кого-либо считалось делом почетным, и все регулярно делились историями о своих преступлениях. И если бы нам тогда кто-нибудь сказал, что это именно грабеж, то мы бы, конечно, испугались, но у нас это называлось «гоп-стоп» и воспринималось как сущий пустяк, даже если кого-то избивали в результате.
Вспомнилась очень показательная для нашей тусовки история. Мы как-то решили всей компанией пойти на один из городских рынков, чтобы ограбить какого-нибудь торговца, предполагая, что это обязательно должен быть представитель какого-либо национального меньшинства. Мы почему-то внезапно возомнили себя националистами в тот день, хотя никто особо никаких конкретных политических взглядов не придерживался и ничего в этом не понимал. Поход наш не увенчался успехом, это был поздний вечер, рынок был пуст, правда, по пути мы слегка побили двух малолетних цыган. Потом, когда мы возвращались в свой район, нам встретились двое настоящих скинхедов значительно взрослее нас и со всей подобающей атрибутикой. Мы им явно не понравились, ведь по иронии судьбы в нашей компании были двое азербайджанцев. Это были наши одноклассники и поэтому по пути на рынок, когда мы выкрикивали: «Россия для русских!», то обязательно добавляли: «И для азербайджанцев!» В итоге стычка с настоящими скинхедами закончилась не в нашу пользу, они имели при себе специальные металлические палки, которые раскладывались как телескоп и оставляли серьезные повреждения на телах любой национальности. Увидев, как уверенно противники выдвинули свои атакующие удилища, мы поспешно ретировались в разные стороны. Вот такими нелепыми похождениями и была заполнена наша жизнь тогда.
Еще запомнилось то отчаяние, с которым парни постоянно пытались с кем-нибудь потрахаться, и постоянно терпели неудачи. Как-то раз мы познакомились с одной женщиной в дешевой рюмочной в соседнем дворе. Нас было трое, у кого-то были карманные деньги, и мы пили за его счет. Она попросила угостить ее водкой, мы согласились. Ей на вид было лет сорок, у нее были опухшее от запоя лицо, грязная одежда и неприятный запах немытого тела. Однако она обратилась к нам очень кокетливо, явно заигрывая, на что мы, будучи отчаянными шестнадцатилетними пацанами, тут же отреагировали как настоящие джентльмены. Мы пили в этом заведении, пока не кончились деньги, потом один из ребят предложил пойти к ней в гости. Это предложение она отвергла, как-то странно увиливая от объяснений, и тут мне стало ясно, что она бездомная. Тогда мы повели ее в наш любимый подъезд, где самый напористый из нас долго зажимал ее в темном углу лестничной площадки, но ничего не добился, кроме пары поцелуев и возможности потрогать грязные трусы у нее между ног. Мы с тем парнем поссорились после этого случая, так как мы постоянно шутили над тем, что он лизался с бомжихой, а в ответ он обзывал нас девственниками.