Кьеркегор указывает на стадийность духовного роста, который неизбежно проходит через кризисы. На пути от обывателя к эстетическому типу, замкнутому на себе, этическому типу, замкнутому на социуме, религиозному типу, открывающему Бога в глубинах собственного сердца, нас ждут периоды отчаяния, когда старые ценности рушатся, и мы понимаем, что нет никакого смысла, который был бы дан нам извне. Как писал Франкл, смысл нельзя найти, но его можно создать. Кьеркегор предлагает услышать смысл в глубине души в момент радикального отчаяния, когда каждый из нас может стать рыцарем веры, подобно Аврааму, доверившись Богу. Боль это то, чего невозможно избежать, так как каждый из нас поражён первородным грехом незнания собственной природы. Учение Кьеркегора в какой-то степени интегрирует идеи Шопенгауэра и Ницше. Вначале мы обретаем границы, проходим социализацию, обретаем индивидуальность, осознаём волю в себе, действуем экспансивно, а потом понимаем, что всё, к чему мы стремились это иллюзия, ловушка ума, представление и угашаем волю. Капитуляция перед бытием открывает нам Бога, который одновременно и имманентен, и трансцендентен. Возникает внутреннее единство, раскрывается способность к принятию, человек становится тем, кого бы Маслоу назвал самоактуализирующейся личностью.
В зените эпохи модерна, когда физики думали, что вот-вот откроют все тайны природы, когда Киплинг писал о чести нести «бремя белых», когда Маркс и Энгельс, трансформировав диалектику Гегеля, предрекли наступление коммунистического «Царства Божьего» на земле руками самих людей, на идеи иррационалистов никто не обратил серьёзного внимания. Они казались чудаками, лжепророками, пытавшимися дискредитировать прогресс. Но катастрофы XX века заставили признать их правоту, реставрировать, как писал Хайдеггер, вопрос о бытии, особенно о личном бытии. Нам всем понадобилось понять, зачем стоит жить. Вот здесь и появляется психотерапия, в которой специалист предлагает стать клиенту спутником, тем, кто поможет без страха и честно смотреть в глубины собственной души. Возникает особое таинство помощи, правила которого иррациональны потому, что они человечны.
К истории психиатрии: как мы перестали интересоваться внутренним миром человека
Всего пару дней назад педагог одного из детских домов, большая часть воспитанников которого душевнобольные дети, задала мне на лекции вопрос: «Что вы думаете об инклюзивном образовании? Только честно». Думая над ответом, я понял, что он касается не только образования, но и всей психиатрии в целом. Я помню, как массово писали протесты и выходили на митинги именно родители «нормальных» детей и педагоги. Душевнобольные дети пришли в общеобразовательные школы, это должно быть полезно и важно для их адаптации, но является ли школа местом, в котором их готовы принять? Готовы ли «нормальные» дети и их родители отказаться от практики изоляции тех, кого привыкли бояться?
Этот вопрос заставил меня также задуматься о том, почему примерно год я начинаю семинары своего цикла по психиатрии для психологов словами:
«Я буду говорить вам о психиатрии, которой в природе не существует, но о которой неплохо бы знать, чтобы помочь пациенту».
Для чего мне необходимо посеять сомнение специалистов в сложившейся практике? Почему я считаю нужным заронить в их сознание семена оппозиционности? Честный ответ оказывается очень горьким: заметное многим расхождение между сущностью медицины и особенностями системы здравоохранения в области душевного здоровья становится просто неприличным. Люди с психическими расстройствами живут рядом с нами, но готово ли наше общество считаться с ними, а система здравоохранения оказывать им помощь? Эти вопросы обычно не возникают в кардиологии, гастроэнтерологии или хирургии. Чем же особенна психиатрия?
Начну с того, что объект страдания (психика) невидим и, в сущности, нематериален. Долгое время это не составляло проблемы. Если не затрагивать только медицину, а смотреть шире, то лечение души душой существует столько же, сколько и цивилизация. Я полагаю, оно ближе к религии, философии и педагогике, а не к наукам о живой природе, потому что в её центре находится человек, осмысляющий своё бытие, а через это, как писал Карл Ранер, обнаруживающий свою душу и систему отношений с людьми, миром и Богом. Наставничество, исповедь и иные направления духовной практики присутствуют в самых разных культурах. Роджер Уолш суммировал их в своей книге «Основания духовности. Семь практик для пробуждения тела и ума», тем самым показав, как возможна духовно-ориентированная психотерапия, доступная не только современным людям, но и нашим предкам.
Пока мы говорим только о психотерапевтическом методе, не касаясь темы психопатологии. Однако каждая культура имеет и понятие о душевном нездоровье. Вокруг него формировались разные объяснительные модели, чаще всего несущие отпечаток страха и трепета перед непознанным. Иногда душевнобольные приобретали ранг святых, как юродивые на Руси, иногда их держали прикованными цепями в тюрьмах или монастырях, как в Средневековой Европе, иногда убивали или изгоняли из общины. Непознанное рождает не только страх, но и интерес, поэтому разговор о психологических и телесных причинах душевных расстройств существует столько же, сколько и медицина. Гиппократ стремился найти физические причины психических расстройств. Парацельс выделил отдельную категорию в своей знаменитой классификации причин болезней, связанную с тяжёлыми эмоциями и мыслями. Авиценна указывает на душевные муки и страсти как на частый фон, на котором развиваются расстройства. Стоит отметить, что в традиционной восточной медицине, стоящей на холистических позициях, вовсе не было разделения расстройств на телесные и душевные.
Однако мысли врачей не тождественны рождению новой медицинской дисциплины, для неё просто не хватало возможности наблюдать пациентов из-за разнообразных социальных практик стеснения. Широкое распространение они получают в эпоху Возрождения, когда, как указывает Мишель Фуко, складывается образ клиники, основанной на стандартизации человеческой природы. Возникает понятие нормы как среднестатистического значения, мерой которого является социальная полезность и адаптированность. Неспособные в большинстве случаев соответствовать ни первому, ни второму критерию, душевнобольные оказываются в изоляции. Даже к концу XVIII века в Европе типичная психиатрическая лечебница была тюрьмой с камерами, цепями и кандалами.
Повторюсь, что клиническая психиатрия могла развиться только при возникновении возможности наблюдать за пациентами в относительно свободных условиях. Это произошло, когда французский врач и директор парижской клиники «Бисетр» Филипп Пинель добился у деятелей Французской революции отмены цепей и кандалов, заменил тюремные камеры на палаты, а полицейский надзор врачебным. Медицина получила возможность соприкоснуться с внутренним миром пациента. Идея Пинеля о важности нестеснения душевнобольных быстро распространилась по Европе, много молодых и перспективных врачей пришли в психиатрические клиники. Их основным инструментом была поразительная внимательность к больным. С. С. Корсаков писал:
«Психиатрия изо всех медицинских наук наиболее близко ставит нас к вопросам философским. Познание самого себя, познание высших душевных свойств человека было всегда одним из самых глубоких стремлений мыслящих людей, а психиатрия дает больше других отраслей медицины материала для этого».