Фролов хмурится, будто вспоминает. Отражение прошлого полтора года как целая жизнь, полтора года немая бесконечность, скрученная в вафельную трубочку, которые продается в жаркий летний день на восстановленном Невском. Приторная сладость перемолотых червяков.
Ты и сам знаешь. Уверен, ты читал мое личное дело. Да. Я написал рапорт.
Город вибрирует, натянутая струна незримой дополненности, прибавочный продукт человеческого бытия. Поток захватил его, превратил в свой реалистичный придаток. Серость, витрины, скользкий асфальт, шепот каблуков, виртуальные переходы, зависшие в небе высвеченные птицы, знаки, слова, лица все едино, написано на одном языке программирования, существами, полагающими себя богами, живущими иными законами, сводами космических правил
Долго он употреблял?
Денисов засовывает фалангу толстенного пальца себе в ухо, прочищает слуховой проход.
Фролов смотрит на сплетенный замок своих ладоней.
Около двух месяцев.
Наказание для полицейского за употребление нешуточное. На сколько ему чип вставили? Года на два?
На год, говорит Фролов. Но это, все равно, лучше Он мог превратиться, так что
Бросает короткий взгляд на напарника. Смоляные брови Денисова ветвятся, могучая кустистость кожа собралась в морщины, похожа на древний пергамент. Далекое действие нейрогаза. Раннее старение.
А если бы, ну, если бы я начал употреблять, ты бы что? говорит Денисов.
Фролов коротко пожимает плечами.
Зависит от обстоятельств.
Грузин смеется.
Сдавай меня без зазрения совести. Лучше уж с чипом в башке ходить, чем превратиться. Так-то да. От этого хоть какой-то шанс снова стать человеком.
Слова рапорта всплывают перед Фроловым, все до единого. Приятного мало. С другой стороны, как по-другому? Как?
Пучина болезненной зависимости засасывает как зыбучие пески. Генонаркотики. Выкидыш Гражданской войны. Страх и боль современности. Не только в Петербурге. Во всем мире. Однажды (это неотвратимо, как смерть) наркоман просыпается с клокочущей мыслью, что готов на все ради нейриков. Ограбить, убить, уничтожить любого, кто стоит на пути к вожделенному наркотику.
Через год-полтора гены меняются настолько, что внешность теряет человечность. Звериный обмен веществ, завязанный на болезненной зависимости ни единого шанса слезть Скелет пригибается к земле, глаза боятся света, красные горящие глаза зрачки пусты, как лунные кратеры
Сама мысль о причастности Лизы к причиняет боль. Нужно нужно спуститься под судоверфь, чтобы узнать правду, но перед этим
Перед этим хранилище.
Глава 8. Вещи из комнаты убитой
Денисов не хочет стоять в пробке и пользуется полицейским доступом. Автопилот, предупредительно пискнув, направляет электромобиль по линии общественного транспорта, по чистой глади мокрого, блестящего асфальта.
Взгляд Фролова упирается в неживую сталь, холодный гранит, виртуальную картину ускользнувшего в небытие Советского Союза. Красный флаг, цвет артериальной крови, бьющей из разорванной шеи капиталиста, заклятого врага. Попытка огрызнуться, там в Америке, не так давно, закончилась ссылкой всех активных коммунистов в Сибирь, в один из самых ужасных лагерей Удивительно, что для чипованых для некоторых чипованых нужно место, которое будет их сдерживать.
Дальше Фролов видит, как мультяшный Сталин обжимается с чернокожим Райаном, мифическим главой современной коммунистической церкви. Закругленная трубка выпускает дым, который превращается в нимб над головой продолжателя всемирного социализма.
Картинка подрагивает в настоянном воздухе: ее код борется с противодействием официального потокового пространства. Пройдет несколько минут, и два одиноких духа пропадут, сольются с дождем, густота его покажется невыносимой, и
Коммунистическая церковь ушла в глухое подполье. Силенок маловато, чтобы бороться с американским влиянием. Интересно, где в Петербурге райанисты проводят свои таинственные песенные обряды? Есть ли у них реальная церковь? Или все происходит только в потоке?
Смотрел недавно про историю Союза, говорит Денисов.
Зачем?
А что, нельзя, мне немного позаниматься самообразованием?
Фролов пожимает плечами.
Просто на тебя не похоже. Ну и что там, с Союзом?
Денисов снова закуривает (Фролов снова морщится, спрессованный воздух вдавливается в зараженные легкие, снова и снова, бесконечный цикл вдоха/выдоха, риторика дыма вплетается в ДНК пальто, добирается до открытой кожи).
Интересно было посмотреть, как мы до такого докатились, говорит Денисов. Хотел хотел понять. Но, знаешь, что понял? Никак мы до этого не докатились. Это было всегда. Коррупция. Нищета. Американцам нужно только подталкивать дело в нужном направлении, и все. Что распад СССР, что Гражданская война. Все одно и то же.
Ну, знаешь, и мы сами тоже виноваты.
Пфф Думаешь, надо было всем становиться этими райанистами? «Мы боремся против США, против сраного капитализма», так, что ли?
Причем тут это? говорит Фролов. Дело даже не в чьем-то влиянии, нет Никто и не отрицает, что иностранные агенты влияют определенным образом Но если бы и люди
А что люди? Кто все эти люди, о которых ты говоришь, не понимаю? Денисов крепко затягивается. Люди. Люди. Все хотят одного. Хорошей жизни. Лезть по головам. Наступать на горло ради барыша. Те же коммунисты, ради чего все это затевают? Плевать они хотели на справедливость. Просто хотят себе тоже кусок, да побольше. Не важно, что не важно для них, что другие пострадают Нет, тут надо что-то другое, понимаешь. Все так и будет, ну, повторяться, пока мы до чего-то не дойдем. Не смекнем, как можно по-другому Можно бесконечно менять эти говорящие головы, чтоб их, но Демократы, коммунисты, одна срань.
Думаю, поток, он может решить
Денисов отмахивается.
Ничего ты не понимаешь. Поток, американское изобретение. Он ничего не решит. Сам должен понимать. Все это сказки. Все, что говорят твои потоковые дружки, это
Затихает. Машину выносит на седьмую линию, целиком заставленную прозрачными небоскребами, внутри которых бушует вечнозеленая пустошь. Городу нужен дополнительный кислород. Квадратные ящики, наполненные спрессованными «фотосинтезирующими элементами», производят на свет миллионы литров живительного газа.
То есть, ты, все же, веришь, что можно что-то изменить? Как-то прекратить дикое время для России?
Хм да России-то уже не осталось, голос Денисова пронизан непонятной для Фролова минорностью. Может быть, и можно Да что толку? Ладно. Забыли. Что-то я не о том начал
В блеклом молчании, пропитанным всеядным дымом, Фролов вспоминает о интернатских вечерах. Молчаливых, пустотелых, пропахших озоновым очиститетем (борьба с растением-мутантом никогда не будет закончена). Другие бритоголовые мальчишки играют в виртуальную стрелялку, смеются в соседнем корпусе посреди холодной зимы, а Артем сливается с желтушными стенами учебной комнаты, вечер воскресенья: за обледеневшим окном дрожит ветряная темнота.
Артем собирает крупицы спокойствия, одну за одной. Электронные страницы учебника на потускневшем мониторе рассказывают ему о российской истории. Рюриковичи, Романовы, Ленин, Сталин, Ельцин, и так далее вплоть до Гражданской войны. Искаженная правда ничуть не лучше наглой лжи, но он тогда этого не понимал. Да и выбирать не приходилось
Плеяда бессильных правителей тянется через весь двадцать первый век, похожий на изжеванную пластинку с невнятной песнью на незнакомом языке. Затянутое столетие погружения в пустоту. Конечно, как и в любой другой трагедии, здесь были моменты обманчивого подъема. Выжившие старики с трудом, но вспоминают, рассвет Евросоюза, полный блестящих надежд