Фролов молчит, ему не хочется говорить. Служебный электромобиль бесшумно вкатывается на запустелую набережную. Руль вибрирует, призывая взять управление. Автопилот отключается (дзыыыынь), и Денисов резко сворачивает направо, вторгаясь в спящую зелёную зону, вытянутую по-над чёрным зеркалом Невы.
По крыше сыпется мелкое зерно града, в кабину залетает порыв влажного ветра. Денисов громко кашляет.
Все от мерзких а-у-тен-тич-ных сигарет, Фролов уверен начинённых перемолотым табаком трубочек из пергаментной бумаги, спрятавшихся в мятой пачке темно-коричневого цвета. Жутко старомодно, как и сам Денисов.
За три месяца Фролов так и не смог привыкнуть. Да, уже пролетело три месяца этим летом он сел с Денисовым в патрульную машину, укатил с ним на первый выезд а потом запросил перевод.
Но начальство осталось глухо.
Денисов бронебойный снаряд, облаченный в черную дерматиновую куртку, почти что двухметровый полу-грузин. Брови похожи на черные сабельные лезвия, совсем смоляные. Опытный полицейский отслужил пять лет в спецназе и еще пять в следствии, но характер Особенно, неистовая жажда адреналина: всегда и везде лезет на рожон.
А еще может, и не подумаешь сразу, но Денисов любит болтать. И Фролов не сразу понял, почему, но потом раскусил. Безрассветный взгляд: глаза никогда не обманывают, противодействуют пухлым губам, растянутым в кривой ухмылке, вечной ухмылке, вроде бы, беспечной, несерьезной да и за словами порой последишь, обманешься Но глаза
Напарник все помнит. Это внушает Фролову судорожный потусторонний страх. Иногда он чувствует, будто разговаривает с мертвецом. Холодная дрожь забытых времен плещется в крови, оплавляет мозг.
Денисов помнит войну, во всех подробностях, во всех ракурсах и переплетениях созвездий, распластанных по полям сражений. Загрызенные, задушенные бойцы с кровавыми глазницами не дают покоя, приходят во снах, жутких полусновидческих осколках. Нелепые позы, в которых застыли братья по оружию, окропленные подорванным нейрогазом, откинув старые винтовки, заедающие через раз все помнит, все заново, заново, заново переживает, как в далеком юношестве, когда только вылупился из школьного гнезда, взяв в охапку друга своего, бесконечно любимого Владика, с которым радостно маршировал на фронт.
Помнит все сам без потока, без помощи отрывков знаний, собранных виртуальностью и запертых в проводниковом эфире. Денисов вестник странного забытого времени, один из немногих, чья память не выбелена нейрогазом
Помнит и довоенное время. Родную Рязань сумрачную тень посреди затухания. Печально-зеленые аллеи, заваленные бурым снегом. Тихие причитания голодных, звероподобных людей Мать с большими голубыми глазами. Вены на ее руках дыбились под кожей, выпирали темно-синими буграми
Часто говорит о войне. Нет, это не приносит Денисову никакого удовольствия, но как по-другому? Не-выплеснутая, обращенная внутрь память, разъедает быстрее серной кислоты
Дождь бьет в лобовое стекло, пульсирующие капли растекаются по прозрачному плексигласу. Потоковые изображения мелко подёргиваются Не оттого ли, что надвигается солнечная буря?
Денисов поворачивает к Фролову свою большую голову с надвинутой на лоб восьмиклинкой. В ней он особенно похож на клишированного бандита из диких земель (образ из потоковой комедийки, где смеются над князьком Ваней, спящим в обнимочку с дряхлой ядерной бомбой). Грубые черты лица, обрамленные щетиной.
Ну и погодка, говорит. Сейчас ливанет. Если так, то надолго. Вот и началась осень Не хочу. Посыплются сейчас, кашляет, сейчас бедных девчонок. Долбаные контрабандисты.
Ты же сам был контрабандистом.
И что? усмехается. Это было давно. Раньше было по-другому все было. Не то, что сейчас. Раньше, хоть и вытворяли всякое, было какое-никакое понимание чести.
Дождливая осень в стоэтажном Петербурге время диких убийств. Контрабандистские корабли швартуются на городской судоверфи, навигация закрывается до начала зимы, где-то до Рождества. Пока город готовится к ежегодной Игре смерти, обдолбанные судоходцы ведут свою игру, жесткую, кровопролитную
К вечеру успеем? говорит Денисов.
А?
Поймать его Не хочу сегодня задерживаться. Хочу в бар. Надо поймать сегодня, чтобы к концу недели воткнули чип. Закроем план.
Небо расколото всплесками ярких молний, они взрезают низкие тучи, пропечатываются на шершавой плоскости. Хватка туч сильна, непререкаема. Вот-вот морось превратится в настоящий дождь. Захлестнет город ливневыми потоками, заструится по задраенным окнам титанических небоскребов.
Денисов опускает окно, высовывает голову и ругается на пешехода, застрявшего на переходе.
Так и знал, втягивает голову обратно в задымленную кабину. Хотели же поменяться дежурствами с Рыжим. Почему же не поменялись?
Ты предлагал вчера. Или забыл? Но ты ты задолжал ему уже шесть, так что
Денисов морщится.
Она была в контейнере?
Да.
Откуда приплыл, как думаешь?
Под колёсами шуршит мелкий гравий.
Надо проверить течение каналов я направил запрос, говорит Фролов; голова все ещё смутна от послевкусия удушливого кошмара. Когда разрешат, можно будет, внимание отвлечено блеском виртуальных вывесок пицца, вкуснейшая в галактике ядерный гриб-болоньезе, супер-острый, сжигающий сознание суровые расщелины Шангри-Ла, ярчайшее потоковое приключение по следам Снежного Человека, можно будет понять, откуда приплыл контейнер.
Ну и придумали с этими каналами, а? Когда ходил на барже, это как, бывало, намучаешься с навигацией, что уж уже от одного вида тошнит. То в одну сторону течение, то в другую. Сюда нельзя, туда можно, но через десять минут окно закроется Так что приходится ждать, и а потом, просишь, ну пустите на Неву. Мы быстро, никто не заметит. Но нет. Только перед судоверфью можно выплыть. Зараза.
Колесо попадает в яму (неглубокий уууххх), через секунду электромобиль подпрыгивает, отпружинивает от дна темной колдобины. Боковое стекло дребезжит Фролову прямо в ухо: огромный палеозойский комар, раздражает нервные окончания. Закрыто не до конца. Следователь подносит холодную ладонь к заляпанному окну, клакелюрные борозды дождевых капель движутся вниз и немного вбок ладонь набирает высоту, прикасается к темной крыше, но стекло не двигается. Застряло на мертвой точке.
Вчера, говорит Денисов, ммм вчера вечером наш психолог, ну ты знаешь, засранец этот, должен был проводить свои тесты Ты в курсе? Я этого ушлепка, чтоб ему пусто было, битый час прождал, и что ты думаешь?
Он не пришел. Очевидно.
Ты знал? Поэтому тебя не было?
Фролов щупает тонкими пальцами влажный воротник пальто, слегка нагибается, чтобы почувствовать мокрый запах овечьей шерсти.
Видел его вчера, он уходил с работы раньше времени. От него пахло алкоголем.
И?
Восьмиклинка ходит вверх-вниз.
И это же и так понятно, говорит Фролов. Он же труспичер. Хоть и полицейский. Работает с чиповаными, с потоковыми данными, так что они же все те еще гедонисты. А если уж начал пить прямо на работе какие могут быть тесты? Вечером. В семь часов Он уже в четыре в стельку Поэтому, Фролов вспоминает густые переплетения лабиринтов, потоковую аналитику нераскрытых убийств смутные образы, перемешанные данные, цифры, факты, преображенные виртуальностью врезаются в мозг, вы-чувствуются он пытается найти недостающие звенья в пыльном уголовном деле, собрать паззл не может жить без этого вспоминает полеты по густому эфиру, падение в бездну, незаметные зацепки, ведущие к неминуемой разгадке. Поэтому просто изучал старые темняки.