Она потянулась ко мне, раскинув толстые руки, а я бросился наутёк, сразу вспомнив о магазине. Там недолго был, но, когда возвращался с хлебом, побоище уже закончилось. Одна из компаний, забаррикадировавшись за высокими воротами, вела переговоры с нарядом милиции. Другая наоборот, распахнув калитку и ворота, зримо переживала результаты потасовки. Одного мужика в белой порванной и окровавленной рубашке, подложив чурбак под голову, отливали водой из ведра, мотали бинтом голову другому. Наверное, это были побеждённые.
А на улице ни одного мальчишки, и я единственный свидетель. Кому бы рассказать? Однако, дома меня уже заждались. Отец на мотоцикле отвёз нас на деревенскую остановку, но раньше автобуса появился попутный грузовик. Отец договорился с водителем, и мы с мамой залезли в кузов. Вообще-то меня звали в кабину, но там уже сидели шофер с пассажиром, и мама спросила:
А как же я?
И я остался с ней. Обдуваемые тёплым ветерком, мы катили в далёкую Петровку. Мама вспоминала своё деревенское детство:
тятя вечерами к соседям в карты уходил играть. Мы сидим, четыре бабы в избёнке, и всего боимся. Луна светит в окна лампы не надо. Тень мелькнула у забора. Шорох. Никак корову воры повели? Мама боится. Олька плачет. Маруська ещё маленькая была, на руках. Я на цыпочках к окошку подкралась, смотрю заяц мох из пазов теребит. Я по бревнам кулаком стучу кыш, поганец! А он хоть бы хны
Мать в ожидании встречи с родными разрумянилась, отошла от слёз.
В последнем лесочке у Межевого озера, когда на горизонте замаячила Петровская колокольня, машина остановилась. Мужики вылезли, достали водку, закуску, позвали нас. Мама отказалась, а я слез. Водку не любил, а вот килечку в томатном соусе. Это же любимое лакомство всех на свете путешественников. Пока мужики пили да болтали, банку я опорожнил. Они заметили, удивились и скорёхонько подсадили меня обратно в кузов. А я ведь ещё мечтал за рулём посидеть. Куркули деревенские кильку пожалели ребёнку! Тогда, зачем звали?
Не скоро тронулись дальше. Остаток пути из открытых окон кабины слышался хриплый дуэт мужики пели о замерзающем в пути ямщике, о морозе, которого просили не досаждать. Как-то не убедительно всё это звучало в пригожий весенний день.
18
Баба Даша затопила печку налаживалась печь блины. Я сижу у окна скучно мне в деревне. Дед Егор целыми днями занят на работе меня с собой не берёт. Бабушка тоже копается по хозяйству в карты играть не хочет. Хорошо бы к тётке Нюре сбежать, отцовой сестре. Там Сашка, старший брат с ним было б весело. Но как туда уйти? Бабушка не поведёт я уже просился. Одного не отпустит. Убежал бы тайком, да боюсь заблудиться дома-то тёткиного ещё не знаю. Скучно тут
Баб, а кто это идёт?
Дарья Логовна наклонилась окошко низкое:
Зоя Фурсова.
Тётя Зоя всех позоит, перезоит, вызоит.
Нет, не получается игра. Скучно.
Баб, а это кто?
Валя Ишачиха.
Почему Ишачиха? Ишакова что ль?
Да нет, когда с Казахстану они приехали, ишака с собой привезли лошадка такая маленькая, вроде барана. Сельсовет обложил налогом, как настоящую лошадь. Бился, судился мужик, не досудился зарезал скотину, а прозвище осталось
Смешно. Вот деревня, вот удумали!
Баб, а капказята это кто?
Дарья Логовна машет рукой, беззвучно смеётся.
Прародитель ихний ещё при царе Горохе на Кавказе служил. Как вернулся, все рассказы Капказ да Капказ, будто краше земли нет на свете. Помер давно, а последышей так и кличут капказята.
Баб, а что кума Топорушка не приходит?
Не кума она мне вовсе. Отродясь к нам не ходила. С чего ты взял?
Да слыхал, как вы тут говорили: «Кума-то Парушка»
Это бабёшки кто-нибудь. Таня Извекова должно ей Парушка кумой доводится.
Время от времени принимался петь известные песни. Про барабанщика гимн немецких коммунистов, про «Чипурелу», про Щорса и другие. Но бабушка не подпевала слов не знала. Да и как-то не очень внимательно слушала, а свои петь не хотела. Только сказала:
Смешливый ты парнишка, Толя. Не помрёшь много горя примешь.
Дарья Логовна будто поняла моё настроение за обедом пошептала мужу на ухо. Егор Иванович Апальков с виду человек строгий, даже суровый выслушав жену, сказал мне солидно:
Хватит, Анатолий Егорович, хвосты собакам крутить, пора к делу привыкать. Со мной пойдёшь, на работу.
Церковь прошли.
Деда, а давно её строили?
Давно, ещё раньше меня.
Какая красивая.
Ты туды не лазь там зерно колхозное хранится. Сторож не подстрелит, так поймает штраф припишут.
Не полезу я мышей боюсь.
Подошли к круглой башне возле сарая. Егор Иванович:
Водокачка. Видишь крюк? Я скажу за него дёрнешь. Он лёгкий.
Я, деда, не достану.
Достанешь. Подставку дам.
Егор Иванович работал конюхом в колхозе. И теперь мы пришли на конюшню. Дед стал возиться с упряжью, а я вертел головой по сторонам. Зачем он привёл меня сюда? Какую даст работу? Хорошо бы воробьёв заставил позорить. Я бы мигом на стропила забрался. Только жалко «жидов». Может навоз надо убирать? С лопатой бы управился, только боюсь конских копыт.
Между тем, Егор Иванович оседлал лошадь, вывел во двор.
Иди сюда, внук, смелее.
Крепкие дедовы руки подхватили меня, усадили в седло. Безнадёжно далеко от ботинок болтались стремена. Дед покачал головой:
Ну, ничего, лошадка смиренная доедешь. Крюк помнишь? Езжай-ка, дёрни за него.
С того момента, как взлетел в седло, я не чуял своего сердца. Оно будто ещё выше подскочило и теперь парило где-то в облаках и никак не хотело возвращаться на место. Лошадь ступала, понуро опустив голову. Седло качалось и подкидывало, а я сидел в нём гордый и счастливый, держа в руках перед собой уздечку, как руль машины. Лишь однажды тревожно ёкнуло в груди, когда по дороге, обгоняя нас, промчался всадник галопом. Мой скакун поднял голову и, сотрясаясь всем телом, заржал, приветствуя собрата. А может быть, осуждая куда несёшься, мол, сломя голову.
Крюк действительно легко подался. В сарае загудело. Я вернулся на конный двор и катался по нему, покуда дед не послал выключить насосную станцию. Закончив все дела, собрались домой.
Деда, а что там гудело?
Пойдём, глянем.
Он отпёр замок на сарае, распахнул дверь, щёлкнул выключателем. Электромотор, насос, ремни, лужа на полу, запах масла. Ничего замечательного. Егор Иванович взял маслёнку с носиком как у чайника, да, пожалуй, ещё длинней, и полез чего-то смазывать. В дверях замаячила тень.
Больно быстро ты ноне откачался, Егор Иванович. Аль сломалось чего? Я только мыть наладилась, а воды тю-тю.
То была тётя Нюра Саблина, отцова сестра. Дед, я знал по домашним пересудам, сватью недолюбливал и пробурчал что-то, не прекращая своего занятия.
А это чей же такой херувимчик? Никак Толяша Агарковых. Как вырос не узнать. Ты что ж в гости не приходишь? Шурку попроведать
Я к вам дороги не знаю, а то бы пришёл.
Ну, а я-то знаю. Со мной пойдёшь?
Я покосился на деда. Тот продолжал возиться с маслёнкой и бурчать себе под нос.
До завтрева-то починишь, Иваныч?
Анна Кузьминична взяла меня за руку и повела к себе домой.
19
У тётки житьё гораздо веселей, хотя, может быть, не такое сытное, как у бабушки хозяйка готовила редко.
Ты, Толька, жрать захотишь, не стесняйся бери, что приглянется. Вон сахар в горшке, молоко в сенях или погребе. Да ты к погребу не подходи Шурке скажи. Шурка, балбес, смотри за братом, чтоб в погреб не упал.
У бабушки то блины на столе, то лапша из петуха. В сенях бочка стоит с клюквенным квасом, а на полатях мешок с сухарями. Я дырку проковырял и похрумкивал тайком, чтобы баба Даша не услыхала. Сухари мелкие, кислые, из домашнего хлеба. А у тётки и вправду сахар хранится в горшке, который малышам подставляют зато крупный, пиленый. Возьму кусок полдня грызу и облизываю.