Военный? А когда же будет гражданский?
Вот разобьём всю контру и начнём строить гражданский.
Сколько же времени вы её ещё бить будете? Год? Два? Три? А у нас один раз урожай отберут, другой. А потом ни пахать, ни сеять никто не захочет. Да и некому будет, все с голоду перемрут.
Ты меньше болтай. Давай лучше мешки таскай.
Чего ж это я сам свой урожай отдавать буду. Вы отбираете, сами и таскайте.
Такие разговоры шли по селу во время продразвёрстки. В домах голосили бабы и дети. Мужики сидели возле домов и смахивали невольные слёзы. Каждый трудился, выращивая свой урожай, не один месяц. А тут приехали какие-то люди с винтовками и в один день всего лишили. Правда, эти не кричат, как бандиты, «жизнь или кошелёк», а произносят какие-то новые слова. За революцию, мол, за Ленина. Только словами этими семью не прокормишь. А начнёшь возражать, так вскинут свои винтовки и пальнут, как те бандиты.
Петро в полемику не вступал и вообще в политику не лез. Ни слова не сказал, когда у него забирали зерно. Кормить семью становилось всё труднее. Заказов стало мало, потому как многие хозяйства пришли в упадок, а кто ещё работал, не всегда имел, чем рассчитаться.
Петро сам стал наведываться в город, предлагать услуги. Как-то один селянин, ездивший в город, поведал Петру, что для него есть заказ у одного городского адвоката. Адвокат был в городе известен, знали его как человека справедливого и большого законника. Был он человек пожилой. Проживал вместе с женой в красивом доме, построенном ещё его дедом.
Пётр запряг лошадку и поехал в город. Подъезжая к дому адвоката, Петро заметил издали трёх мужчин в кожаных куртках, стоящих на улице и рассматривающих дом снаружи. Потом они посовещались и решительно направились внутрь. Петра охватило недоброе предчувствие. Кто в то время носил кожаные куртки, было хорошо известно. Он притормозил лошадь, но из телеги не вылезал. Было жарко, и окна в доме были открыты, так что Петру было хорошо слышно, что происходит внутри.
Кто хозяин этого дома?
Я, а что вам угодно, товарищи?
Кто такой?
Адвокат Милявский, если угодно. А вы кто будете?
А мы городская ЧК и дом этот у вас реквизируем.
Простите, а на каком основании?
На каком? Именем революции! Понял?
Не совсем. Имущество можно отнять у человека за серьёзные преступления и только по решению суда. Иначе это квалифицируется как грабёж.
Ну, ты поговори ещё, буржуй недорезанный, начал закипать один из вошедших.
Насчёт буржуя вы тоже заблуждаетесь. Всю жизнь я тружусь, защищая людей в суде.
Хватит болтать! Освобождайте помещение!
Я продолжаю настаивать, что это грабёж и виновные должны быть привлечены к ответственности. Так что вам ещё, может быть, потребуется моя помощь.
А тебе, контра, уже ничего не потребуется.
Раздалось несколько выстрелов.
Позвольте, раздался дрожащий голос жены адвоката, если имущество вы можете отбирать, как вы говорите, именем революции, то кто дал вам право распоряжаться чужими жизнями?
Та же революция!
Послышалось ещё несколько выстрелов. На какое-то время наступила тишина. Потом один из чекистов тихо спросил:
А жену-то зачем?
Так проще. Никаких наследников, и никто жаловаться не пойдёт Давай-ка поройся в ящиках. Они ведь неплохо жили, так что драгоценности наверняка есть да и ещё что-нибудь интересное.
Петро тронул лошадь и потихоньку отъехал от дома
С трудом пережили тяжёлое время. Наступил НЭП. У Петра было уже восемь детей, а Маша, похоже, не собиралась останавливаться на достигнутом. Но снова появились заказы, заработала молотилка. Нэп вернул людям заинтересованность пахать и сеять. У Петра меж тем появилась новая идея. Дело в том, что селяне своё зерно после обмолота вынуждены были возить на мельницу аж за 40 вёрст. И решил он поставить свою ветряную мельницу. Место выбрал на высоком холме. Что надо для мельницы, делал сам. Сам и собрал.
И началась у Петра вовсе хорошая жизнь. Ездили к нему на мельницу не только односельчане, но и многие из окрестных деревень. Появился хороший достаток. Дети стали ходить в обновках. Старшие учились, а младшие всё прибывали. Маша довела их число уже до двенадцати. Так бы и жили хорошо, да пришла новая беда коллективизация. Петра она коснулась в первую очередь.
Ты у нас, Петро, вроде как первейший кулак, заявило правление образовавшегося колхоза.
Какой же я кулак? Я что, эксплуатирую чужой труд? Я всё делаю сам. Кто вам не даёт так работать?
Так-то оно так, стыдливо отводили глаза члены правления, однако у тебя мельница и молотилка. А у нас в колхозе без них никак нельзя.
Так соорудите себе. Вас ведь вон сколько народу.
Как соорудить? Никто в этом деле не понимает.
Никто не понимает, а я при чём?
А ты разбираешься.
И чего вы хотите?
Вступай в колхоз. А мельница, кузня и молотилка пойдут как вступительный взнос.
А если я не соглашусь?
Сам знаешь, какое у нас сейчас время. Раскулачат, имущество просто отберут, а семью в Сибирь вышлют. А у тебя вон целый муравейник, мал мала меньше. Не довезёшь до Сибири.
И что в колхозе я должен делать?
Да то же, что и сейчас. Будешь в кузне работать, на мельнице, молотилку чинить. Оплату будешь получать в колхозе, как все, а имущество будет теперь колхозное.
Видел Петро, что нет у него выхода, и согласился. Бог с ней, с собственностью. Зато так же с техникой будет работать.
Работал Петро, как и прежде, только плата за помол теперь шла не ему, а колхозу.
Как-то привёз молотить зерно Федька Рыжий. Он теперь уже был не председатель сельсовета, а рядовой колхозник. Переизбрали его за развал работы и беспробудное пьянство. Когда его ставили председателем, он думал, что это уже на всю жизнь. И ошибся.
Таких лодырей и пьяниц не смогла выдержать даже советская власть. Его сперва понизили до бригадира полеводческой бригады. Но Федька обиделся на власть и запил ещё сильнее. И вот теперь он числился рядовым колхозником, но своим трудом приносил мало радости родному колхозу. Однако ж и ему надо было есть.
Явился он к Петру на мельницу со своим зерном Когда дошло дело до платы, Федька завозмущался.
Почему это ты так много берешь?
Ты что, Федя. Вот расценки, установленные колхозом. Ты что, забыл, что мельница теперь колхозная и себе я ничего не беру?
Так-таки и не берёшь?
Нет, конечно.
В это время один бедняк принёс полмешка зерна и попросил обмолоть. Петро смолол и плату с бедняка не взял. Федька как раз таскал свои мешки в телегу и заметил это.
Ага, с одних дерёшь три шкуры, а с других ничего не берёшь! Что хочешь, то и делаешь. Это ты забыл, что мельница теперь колхозная!
Ты чего, Федя, засмеялся Петро. Ты посмотри, сколько у него зерна. Какую тут плату брать? Тут горшка муки много.
Но Федька злобу затаил и знал, как навредить: написал кляузу в ЧК. И что тут началось! Хищение! Злоупотребление! Замаскированный кулак!
В стране как раз было такое время, когда кругом начинали искать «вредителей» и «врагов народа». Так что дело Петра было для чекистов очень кстати. Его арестовали, судили и отправили в лагерь под Архангельск
Везли заключённых долго, и переезд давался тяжело. Ехали в товарном вагоне, на дощатых нарах. Открывали вагон часовые пару раз в день на станциях. Давали возможность набрать воды и бросали в вагон несколько буханок хлеба. Делили потом на куски суровой ниткой. Раздачей занимался один бугай. Роста он был огромного, кулаки как пудовые гири. Говорили, что он бандит и убийца. Вроде долго за ним гонялись, пока кто-то из сообщников его не предал и его не взяли на каком-то грабеже. Грозил ему расстрел, однако что-то в деле разладилось или вмешался кто. В результате расстрел заменили лагерями. И вот теперь он сидел как султан, а зэки выстраивались к нему в очередь за своей пайкой.