Твою мать! закричал Джеймс благим матом. Черт, Люк, совсем с башкой не дружишь? он постоянно оглядывался назад, будто эту дьявольскую песнь еще можно было спасти.
Но тишина стала бы роскошью.
Я считаю, что кое-кому здесь делать нечего! негодовал Ричард. Или, раз уж на то пошло, давайте всех подряд посвящать в нашу жизнь. Она ведь ничего не стоит. Вот я, вот моя изнанка! Добродушие Эстель меня убивает
Это добродушие называется «семья», Грей начинал терять самообладание. Слышал про такое?
Ричард замер. Потемневшие от ярости глаза выдавали множество роящихся в голове мыслей, но он словно утратил дар речи. Грейсон явно наступил на больную мозоль, разбудив в Ричарде что-то черное, наполненное отчаяньем и бессильной злобой.
Дерьмо, дерьмо, дерьмо, со стуком пластиковых футляров ворошил бардачок Джеймс.
Ой, да что тебе скрывать, пару грязных носков под кроватью? продолжила наседать Нина. Не очень-то интересно, знаешь ли!
О, это что, кассетка Эстель? Джеймс насмешливо крутил в руке коробочку с подписанной вручную этикеткой.
Дай сюда! Люциус выхватил ее и кое-как трясущейся рукой вставил в проигрыватель. Минорные ноты «Лунной сонаты» несколько снизили накал страстей, но не могли подавить враждебные настроения.
Dio, vorrei essere riuscito a ucciderti, по-змеиному прошипел Ричард. В речи 4недвусмысленно сквозила угроза.
Да-да, чертовски страшно, не поняв ни слова, отмахнулась Нина. Строишь из себя таинственного заносчивого недотрогу, но знаешь, кого я вижу на самом деле? Глубоко одинокого, несчастного человека, ей больше всего хотелось надавить на уязвимые места Ричарда в надежде, что он прекратит упиваться желчью и ощутит что-то, кроме яда.
Вы там еще не закончили? Джеймс открыл окно и закурил.
К тебе, кстати, тоже относится!
Жаль, я не слышал, что ты до этого сказала.
Ричард отвернулся, дав понять, что тема исчерпана. Остаток дороги все провели в безмолвии.
Преодолев лабиринты городских улочек, Люциус выехал к морю и заглушил мотор. Нина с нетерпением встретила соленый воздух и монотонный шум набегающих волн. Перед глазами предстала гранитная набережная, в конце которой угадывался парк аттракционов. Он вполне мог сойти за заброшенный, если бы не медленно ползущее чертово колесо и пара действующих палаток с едой. Людей здесь было немного, лишь несколько любителей вечерних прогулок.
Так, детки, займите себя чем-нибудь на часик, папочке нужно готовиться, Люциус поспешил исчезнуть в опустившейся полутьме.
Джеймс отвел в сторону Ричарда, по всей видимости, самого приятного ему человека. Что неудивительно парочка сочеталась друг с другом столь же превосходно, как рыба с фенхелем (вот только и то, и другое одинаково претило Нине). Но на паскудном характере сходство заканчивалось. Разнотипная внешность, пропасть в десятилетие именно на столько Ричард казался моложе товарища. Если бы Нине пришлось разместить гостей «Барнадетт» на возрастной лестнице, она поставила бы Джеймса и Грейсона на одну ступень, а после всех остальных.
Не желая больше оставаться в поле зрения Ричи, Нина отправилась на прогулку в гордом одиночестве. Чтобы хоть сколько-нибудь подсластить горький привкус минувшей поездки, она взяла в палатке сахарную вату, но подавленное настроение напрочь отбило аппетит.
Нина встала к монолитному ограждению набережной. Лениво отщипывая вату по кусочку, она разглядывала морской горизонт. Там, где недавно полоса уходящего солнца ласкала волны нежным розовым светом, теперь не было границ, вода сомкнулась с темным небосводом. В отражении замерцали первые звезды. Размеренные всплески успокаивали слух, располагая к размышлениям. Чего только поначалу Нине не приходило в голову, мыслей было так много, что она не успевала складывать их во что-то вразумительное. Но когда рассудок остыл, Нина начала вдруг искать в ненависти Ричарда здравое зерно: стоили ли проблемы того, чтобы приезжать туда, где ее никто не ждал? А если пораскинуть мозгами еще раз?
Грустишь?
Грейсон прислонился спиной к ограждению. От него исходил ненавязчивый запах сигарет.
Кто-то вызвал психологическую помощь? усмехнулась Нина. Я в порядке, док, вранье она отыгрывала плохо.
Грей укоризненно зацокал языком.
Не хочешь поговорить? В его черных глазах мелькнуло беспокойство.
Последовал вздох. Отзывчивость Грейсона импонировала.
Ричард прав, мне здесь делать нечего. С самого начала идея дурно пахла. Произнеся это вслух, она окончательно приняла сторону оппонента. Приехала в дом, который мне совсем чужой. Эстель, Агнес вроде родственницы, а на деле Нина ненадолго задумалась, подбирая слова, ничего нас не связывает.
Последовала пауза.
Порт-Рей неплохо разжижает мозги, наконец заключила она, беспокоясь скорее о том, что позволила себе излить душу, нежели о галлюцинациях.
Грейсон задумчиво почесал бороду.
Глупости, твердо произнес он. Ричи и Джеймс два параноика и ко всему настроены скептически. Эстель и Несс любят тебя, в этом я точно уверен, просто нужно дать им немного времени узнать новую, повзрослевшую Нину. А остальное трудности переезда. Уж с таким-то домом немудрено сойти с ума. Не поверишь, но даже у меня порой крыша едет, он развернулся к Нине. Его облагороженные шрамом грубые черты смягчились, а добродушное выражение лица стало каким-то трогательным.
Рядом внезапно оказался Джеймс. Устремив глаза на черный горизонт, он с безучастным видом зажег сигарету.
Все мы разные, у некоторых характер не сахар, продолжил Грей, покосившись на Джеймса, но нужно научиться принимать странности друг друга, как это принято в семье. В целом, мы хорошие ребята, верно, Митч?
Ага, отрешенно протянул тот, похоже, даже не слушая.
«Семья», мысленно повторила Нина. Семья это лотерея, в которой она проиграла по всем пунктам. Мать она почти не помнила та уехала с молодым любовником, прицепив бывшему мужу пятилетнюю Нину, как памятный значок с надписью: «Неудачный брак 19641969 гг». С четырнадцати память едва цеплялась за отца, который, предаваясь разгульной жизни, ночевал где угодно, но не дома. Нине рано пришлось познать ценность труда и всю печаль отсутствия образования. Тут уж хочешь не хочешь, станешь сам себе поддержкой и семьей.
Правда, был еще Сэм
Грейсон взглянул на наручные часы и оповестил:
Пора.
Десятки лампочек театра «Эль Рей» обнажали очертания спящих в сумраке аттракционов. Сам «театр чудес» выглядел, может, и не самым чудесным образом, но происходили там вещи, которые зритель и впрямь не был в состоянии понять: левитация под пение духов, передвижение предметов с помощью телекинеза, сгибание ложек взглядом. И весь этот нереальный мир скрывали неприметные дощатые стены, не будь домик сплошь унизан гирляндами, оставить его незамеченным не составило бы труда.
Зал выглядел так же бесхитростно: тусклый потолочный свет окутывал длинные деревянные скамейки и драпированную дешевым бархатом сцену. Нина успела занять место в первом ряду, прежде чем «Эль Рей» заполнила публика. Желающих взглянуть на Люциуса Страйдера оказалось так много, что настало самое время сотворить первое чудо и расширить зал. Зрители садились в проходе, практически друг у друга на закорках, теснились среди скамеек. Интересно, можно ли полагать, что люди, которые верили в магию Люциуса и поддерживали слухи о проклятье «Барнадетт», одни и те же?
Люциус вышел на сцену, как подобает появиться артисту, из-за кулис под оглушительные аплодисменты. Выглядел он точно демон-обольститель, прибывший украсть пару наивных девичьих сердец: элегантный смокинг по фигуре, зачесанные набок кудри, лучезарная гипнотическая улыбка с заостренными клыками. И ни следа усталости.