В это время Европу охватил экономический кризис, вызванный массовой эпидемией чумы. В 1370 году началось падение цен, в том числе и на русские товары, вначале на зерно, мед, воск, а с 1400 года упал спрос и на пушнину (исключая соболиный мех, цены на который оставались высокими)[92]. Упадок спроса на недорогие меха в Европе заставил Москву активнее продвигаться на восток, в поисках ценной пушнины, а также активнее бороться с Литовским княжеством на Западе. Азиатская торговля уже не была достаточно стабильной и надежной, поскольку после распада Орды здесь так и не появилось единого политического центра. Желание найти новые рынки сбыта, по всей видимости, вызвало активность русских купцов, которая отчасти нашла свое отражение в путешествии Афанасия Никитина (14681474)[93]. Показательны жалобы этого знаменитого русского путешественника на трудности торговли с азиатскими народами.
В условиях военного противостояния с Литвой московские князья начали решительное наступление на немногие оставшиеся независимыми русские земли. Одновременно, стремясь получить доступ к пушнине, Москва увеличивает давление на Пермь. «Житие святого Стефана Пермского», написанное в начале XV века известным агиографом Епифанием Премудрым, знакомит нас с ценными сведениями о «меховой» политике Москвы. Среди описанных им споров пермских жрецов с русскими православными миссионерами было и обвинение последних в жадности и корысти, стремлении нажиться за счет местной пушнины: «Нашею ловлею и ваши князья, и бояре, и вельможи обогащаемы суть Не от нашей ли ловля и в Орду посылаются до самого того мнимого царя, но и во Царьград, и в Немцы, и в Литву, и в прочия грады, и в страны, и в дальняя языки»[94]. Автор этого текста, как мы видим, очень верно понимал причины бесцеремонного вторжения москвичей в Пермь, прекрасно осознавая значение меховой торговли. Устами языческого жреца он перечисляет целый ряд стран, куда русские поставляли ценный пермский мех. Прежде всего, это Орда, где правил «мнимый царь» (вполне понятный эпитет под пером русского писателя); здесь, вероятно, дала о себе знать память о недавнем прошлом, когда татарская элита получала меха в виде подношений, подарков и дани. Затем упомянуты «Царьград», «Немцы» и «Литва» традиционные места экспорта пушнины, но страны ближнего Востока в списке не названы. Вероятно, нестабильность в этом регионе уже не позволяла арабским торговцам получать русскую пушнину в достаточном количестве.
Прошло пятьдесят лет, и Пермь была окончательно покорена (1451); затем московский князь Иван III присоединил богатую мехом Вятку (1459). В 14771478 годах пришел черед Новгородской республики. Показательно, что именитые новгородские купцы были выселены на старинные земли Москвы, а старинный торговый город заселили уже новые, более надежные в политическом отношении торговцы[95]. Теперь московский правитель не опасался, что осложнения отношений с Литвой, ставшей к тому времени верным союзником Польши, повредят поставке мехов в Европу.
Дальше на Восток!
Размеры владений московского правителя Ивана III к концу XV века существенно выросли; заметно увеличились и сборы в казну, появились новые возможности для борьбы с соперниками. Покорение Перми, Вятки и Новгорода позволило Москве полностью контролировать отечественный пушной промысел и торговлю, получая большую прибыль от вывоза меха.
К первой, самой доступной группе экспортных русских мехов, относился беличий мех, который делился на различные сорта: так называемый «верк» (нем. werk) и производные от него: harwerk, ledderwerk, schonewerk (последнее в переводе с немецкого буквально прекрасная белка) и прочее. К концу XV века классификация беличьего меха упростилась, по причине того что некоторые ее виды были истреблены, в частности полностью исчезла так называемая «онежская белка». Белка, крайне широко распространенная на Руси и легко доступная для охоты, наряду с воском, была основным русским экспортным товаром вплоть до самого конца XV века.
Вторую группу составлял более дорогой мех, в следующем, возрастающем по своей ценности порядке: бобр, бобровые брюшки, бобровые шкурки, горностай, ласка и ее выметки, куница, норка, выдра и, наконец, самым дорогим был соболь. Хорошо продавались и отходы от выделки меха, брак, нецельные шкурки, обрывки и обрезки, называемые по-русски «шевницы»[96]. Всякий мех различался и ценился в зависимости от географии добычи: чем севернее был добыт зверь, тем более красивым и, соответственно, дорогим считался его мех. Жажда новых денег и стремление к обогащению традиции, заложенные еще при Иване Калите, толкали на поиски новых мест пушной добычи.
В таких условиях в конце XV века появилось описание восточных сибирских земель, в историографии получившее название «Сказания о восточных странах» («О человецех незнаемых в восточной стране»)[97]. Оно посвящено народам, полуреальные, полуфантастические сведения о которых анонимному автору удалось собрать по рассказам русских купцов и затем систематизировать. «Сказание» должно было не просто удовлетворить любопытство средневекового читателя книга служила путеводителем для землепроходцев, стремящихся найти новые источники добычи пушнины.
Текст начинается с рассказа о том, что к востоку от Югорской земли, на берегу моря, живут самоеды удивительный народ, который ест своих умерших. Эти люди одеваются в одежду из собольих шкур, питаются олениной и рыбой. Самоеды хорошо стреляют из луков, очень общительны, «а товар их соболи»[98]. Автор сообщает и о других племенах, живущих далее по морю. Это тоже самоеды, хотя ведут они иной образ жизни и мохнаты от ног до живота (речь идет, конечно, об использовании меха и шкур животных как постоянного элемента одежды), а «торг их соболи да писцы»[99].
По словам автора, другие народы, живущие на восток по морю, менее общительны и для торговли малопригодны. Среди прочего он утверждает, что зимой они «умирают», но «оживают как солнце на лето повернется» (то есть впадают в спячку)[100]. Кстати, это упоминание, так же как и сведения о народе, ноги которого покрыты шерстью, полностью совпадает со сведениями Геродота о племенах, живущих севернее скифов (о чем мы писали в прошлой главе).
Согласно «Сказанию», еще дальше на восток находится «великая река Обь». Здесь нет лесов, а люди живут в землянках. Соболей в этих краях так много, что их употребляют в пищу, а «иного у них зверя никакого нет, опроче соболе»[101] (не совсем понятно, как же может выживать этот типичный лесной зверь в условиях безлесья). Само собой разумеется, вся одежда местных жителей сделана сплошь из собольего меха: «платья, рукавицы и ногавицы». Местные соболя очень большие, они имеют особый черный и очень густой мех («черны вельми и велики»), и, как особо подчеркивает автор, когда такой соболь идет, то его мех буквально волочится за ним по земле[102].
В конце «Сказания» следует рассказ о большом торговом городе-крепости на Оби, куда нельзя войти, но можно оставить рядом всякий товар на обмен. Этого товара лежит здесь очень много, но взять что-либо без замены невозможно: украденная вещь чудесным образом сама появится на прежнем месте[103]. Тут же приводится описание людей, живущих в горах, «каменских самоедов». Они одеваются исключительно в собольи меха.
Этот древнерусский литературный памятник имел ярко выраженную практическую задачу направить русского купца и промысловика в его поисках ценной пушнины по верному пути, помочь ему сориентироваться в малознакомых северных местах. Уже в конце XV века в Москве понимали значимость Сибири как источника огромных богатств. Важность промысла ценной сибирской пушнины снова стала актуальной в XVI веке, когда Европа вступила в новую полосу своего экономического подъема, обусловленного притоком золота из Нового Света[104], развитием банков и промышленного производства.