Фаукс перенес обратно. Молчит, щенок, я надеюсь, ты развяжешь ему язык?
Будь в этом уверена, моя госпожа! льстиво произнес он, взял ее руку и долгим поцелуем припал к ней.
Зирель села на стул напротив меня и начала яростно прожигать меня взглядом. Тома отошел к столу, где лежали разные изделия пыток, и начал выбирать, чем ему воспользоваться. Каждое орудие, которое он поднимал и оценочно крутил в руках, наводило на меня такой ужас, что зубы начинали трястись. Сам того не замечая, я начал плакать и молить о пощаде. В душе я понимал, что должен замолчать и не подавать виду, что мне страшно, но эмоции взяли верх. Тома наконец определился с выбором и направился ко мне.
Прошу вас! Умоляю! Не делайте мне больно! Пожалуйста!
Бойся, щенок! Ты у меня заговоришь, ты у меня все скажешь! За все ответишь, маленький ублюдок! Будешь о смерти меня молить!
Прошу, пожалуйста! Не надо! Не надо! я рыдал, захлебываясь слезами, мне казалось, что вот-вот я сойду с ума от ужаса и страха.
Знаешь, что это такое? Конечно, знаешь, ты же сам это сделал! он истерически засмеялся, и смех его разносился по подземелью злобным эхо. Ну-ка, Марти, расскажи-ка мне, что это за изобретение?
Нет, нет, пожалуйста!
Нет уж, ты расскажи, мне интересно, он говорил со мной притворно добрым тоном, а на самом деле издевался. Говори! Его ладонь со свистом ударила мою щеку так, что та еще долго горела.
Это это прожигатель, рыдая, протянул я.
Отлично! И что же он делает?
Он прожигает клетки нервные клетки они отмирают и потом потом конечность непригодна если ее не отрезать она будет болеть сильно болеть
Как, как она будет болеть, малыш Марти? ехидно спросил Тома.
Очень сильно так, что ты сам будешь молить о смерти.
Правильно! Только о смерти будешь молить он на секунду замолчал. Ты! И разразился истерическим смехом.
Сними с него фаукс, приказала Зирель, все это время наблюдавшая за нами.
Он тут же повиновался, а потом вмиг подскочил ко мне.
Ну что, дружок, с чего начнем? Какая часть тела тебе больше всего не по душе? Может, уши? Кому они нужны, верно?
Не смей, глупец! закричала Зирель. Не трогай тело и голову, мальчишка еще понадобится!
Ну ла-адно, протянул Тома с наигранной грустью, тогда, может, пальцы? Рук или ног? Что тебе дороже? издевался он, а меня всего било в истерике, я понимал, что меня ждет, какая нестерпимая боль. Ну раз ты молчишь, я решу за тебя сам.
Он приставил орудие к моему большому пальцу левой руки. На секунду из моего горла не мог вырваться ни один звук, я не верил, не мог поверить, что сейчас, буквально через несколько секунд, я фактически лишусь пальца. Затем последовала боль, как будто через твой палец прогоняют электрический ток, раскаленные иглы, как будто его обливают кислотой и раздавливают под тяжестью одновременно. Я ничего не чувствовал, кроме боли, ужасной, непередаваемой, только потом я понял, что начинаю хрипнуть от своего крика.
Ну что ты так кричишь, малыш? Это же только первый пальчик! У тебя еще целых четыре! Будешь говорить или продолжим?
Пожалуйста, прошу! Из моих глаз уже не катились слезы, я даже рыдать был не в силах.
Говори, щенок, где Филиппа?
Нет, нет
Указательный палец пронзило той же болью. Горло жгло от порванных голосовых связок. Я кричал, я молил о пощаде, но это его еще больше раззадоривало. Он схватил средний палец и проделал то же, что и с предыдущими. Я потерял сознание. Я провалился в какую-то сладкую негу, в пустоту, у меня ничего не болело там, я, кажется, был счастлив. Несмотря на то что там было темно, я чувствовал себя в безопасности, спокойно. Там меня не мог достать Тома со своими пытками. Внезапно что-то начало стучать мне в грудь, прямо в солнечное сплетение. Темнота начала рассеиваться, а боль потихоньку возвращаться. Я вновь увидел перед собой Тому и Зирель на кресле.
Еще один разряд в грудь полностью вернул меня в действительность. Специальный пробудитель, если вдруг жертва потеряет сознание, это приспособление возвращает в реальность. И только что Тома испытал это на мне.
Куда это ты, Марти? Думал отдохнуть от меня? Нет, нет, у нас еще целых два пальца и куча вопросов!
Мой безымянный палец почувствовал ту же боль, я уже не мог терпеть, уж лучше смерть, чем испытать такое. Остальные прожженные пальцы болели так, как будто их непрерывно ломают, каждую косточку, потом эта боль плавно перетекала в режущую, как будто с пальцев живьем снимали кожу, затем нервы, а затем дробили кости. После всего этого наступало затишье, пальцы будто помещали в лед, но это было всего на несколько секунд, затем их будто поджигали, и все сначала. Эта боль была еще хуже, чем прожигание.
Где Филиппа?! кричал он, хватая мой последний палец.
Ее нет! Она не тут! Мы не нашли ее! отчаянно закричал я, только чтобы он не прожигал мизинец, только чтобы я не терпел все это вновь.
Кто мы?!
Я папа! Папа!
Николас? подала голос Зирель. Значит, он тут?
Да!
А Филиппа где?
Не знаю! провыл я.
Что вы собирались делать? Вы собрали армию? наступал Тома.
Нет я не знаю
Жги еще один! властно приказала Зирель.
Нет, нет, прошу, не надо!
Я лишился мизинца. Теперь вся кисть левой руки была непригодна.
Малыш, да у тебя пальцы кончились! За вторую руку будем приниматься или по-хорошему все скажешь? язвил Тома.
Я не знаю мы должны были привести Филиппу Парельо отправился искать Артоса но мы не знаем, нашел или нет я ничего не знаю!
Отлично! Армия Артоса! Уводи пацана, он бесполезен! Все, что нужно, мы узнали.
Тома отстегнул меня от стула и потащил в темницу. Кисть нестерпимо болела, я не чувствовал ничего, кроме этой боли. Я даже нормально ходить не мог. Он кинул меня на сырой, прогнивший и заросший плесенью пол. Я свернулся калачиком и принялся тихо плакать и поглаживать левую руку, от прикосновений боль удваивалась, от нее никуда не деться, был только один выход, но я не мог этого сделать.
Внезапно мне послышалось шевеление совсем недалеко от меня. Я испуганно обернулся, в углу что-то лежало, похожее на большой мешок, но в темноте невозможно было разобрать. «Мешок» зашевелился еще раз, и из него вырвалось что-то похожее на бурчание или хрип. До меня дошло. Когда Зирель притащила меня, Тома кого-то пытал за дверью, и, видимо, меня поместили за эту же самую дверь, к бедному узнику. Я осторожно подполз к нему, стараясь не двигать омертвевшей рукой.
Эй, вы в порядке? тихо спросил я. Скажите что-нибудь? Вы живы?
Ма Мартин Мартин, прохрипел несчастный.
Да, это Мартин.
Уб уб
Что? Я не понимаю
Убей меня!
Холодная дрожь пробежала по всему моему телу. Я понял, кто передо мной лежал. Трясущейся рукой я поднял голову незнакомого человека и кое-как направил ее на свет. Слезы покатились из моих глаз, мне хотелось кричать, биться в истерике, забыться, но ни в коем случае не находиться здесь, рядом с обреченным на смерть человеком. Его лицо было мокрое, в холодном поту, глаза не открывались, мокрые волосы прилипали ко лбу, и я бережно их убирал, но от каждого моего прикосновения он начинал болезненно стонать. «Лучше бы ты умер тогда!» с отчаянием подумал я.
Несчастным пленником оказался мой дядя, с которым мы так сильно сдружились, который заменил мне маму, папу и даже брата, который всегда помогал мне и брал, если надо было, удар на себя, который спас меня от смерти и, возможно, спас Либерию. То, что с ним случилось, было еще большей несправедливостью, чем если б его просто убили. Я плакал и проклинал себя и всех за то, что именно так все случилось.
Макс! Макс! Пожалуйста, Макс! хныкал я.
Мартин, мне больно! прохрипел он, еле дыша.
Что с тобой сделали?
Все прожигание, дробление, внушение все.
Нет нет но тебя же можно вылечить, Макс? с надеждой спросил я.
Мне прожгли почти все тело, Марти, и часть головы.
Нет! громкий всхлип вырвался у меня из груди, и я разрыдался с новой силой.