Работа закипела. Периодически Иван Силыч, видя снижение энтузиазма у своих сыновей, придавал им новый стимул грозным окриком, но в целом дело шло споро. К обеду крыша была разобрана и уже даже были установлены новые крепкие стропила взамен старых, пришедших в негодность. Солнце пекло нещадно, и Стёпка с Сёмкой все чаще стали стонать, обращаясь к отцу:
Может, передохнём, батя? ныл Стёпка.
А обедать не пора? вторил Сёмка.
Всё бы брюхо набить да поспать, лоботрясы! огрызался отец.
Но вот уже и он, выбившись из сил, стал ворочаться медленнее и, наконец, окончательно устав, окрикнул Семёна:
Беги в дом. Чего там мать с обедом тянет?
Семёна, которого в этом случае два раза просить было не нужно, словно ветер сдул. Минут через пять он уже снова стоял у овина и, не переставая пережёвывать какой-то кусок, торопливо говорил отцу:
Маманя сказала, что обед готов. Она в саду накрыла. Зовёт обедать.
Зовёт она, пробурчал Иван Силыч и, отложив молоток, которым он только что приколачивал доску обрешётки, начал спускаться с крыши на землю.
Егор, позвал он парня, который продолжал приколачивать обрешётку с другой стороны стропил, пойдём обедать.
Мужики направились в сад, где, умывшись из бочки дождевой водой и утерев лицо свежим полотенцем, украшенным старательно вышитыми хозяйкой цветами и птицами, уселись за стол под ласково раскинувшей свои ветки старой яблоней. Ветки яблони давали живительную прохладу, а лучики солнца, прорываясь сквозь преграду листьев, играли на расставленных на столе мисках с нехитрой, но сытной снедью.
Корчага с полными щами, накрытая сковородой и, видимо, недавно вынутая из печи и ещё не успевшая остыть, дымилась посреди стола, распуская вокруг себя нестерпимый аромат, заставляющий слюну течь против всякого желания. Коврига ржаного хлеба лежала рядом на белой, тщательно выскобленной досочке. От неё уже было отрезано несколько широких ломтей, но нож лежал рядом на случай, если потребуется отрезать еще.
Небольшие огурцы горкой лежали в миске возле хлеба, а рядом с ними в такой же миске лежали перья чеснока и лука, надерганного вместе с небольшими, но крепкими луковицами. Тут же стояла глубокая миска с густой сметаной. Все это дополняла крынка с холодным квасом.
Пообедаем и отдохнём немного, произнёс дядька Иван, садясь за стол.
За ним, словно по команде, бухнулись на лавки Стёпка с Сёмкой. Уселся и Егор. Тётка Марья начала разливать щи по мискам.
А ты чего в стороне разлёгся? обратилась она к лежавшему под кустом вишни Верному, высунувшему язык и безотрывно смотревшему на всё происходящее. Иди уже, ешь!
Взяв со стола заранее приготовленную миску с уже остуженными щами и накрошенным туда хлебом, тётка Марья поставила её на землю возле Егора, и Верный, который давно наблюдал за каждым движением тётки Марьи, неспешно поднялся. Сохраняя в каждом своем движении степенную важность, он подошёл к миске и вместе со всеми принялся за еду.
Вот ведь какой! засмеялась тётка Марья. Голодный, небось, больше, чем хозяин, а идет, словно барана перед этим съел.
Женщина она была добродушная, никогда не унывающая и находила повод посмеяться по любому мало-мальскому случаю. В этом отношении Иван Силыч, её муж, составлял её полную противоположность. На шутки он реагировал вяло, а смеющимся его почти никогда и не видели. Неспешно он откусывал лук, предварительно обмакнув его в солонку. Так же неспешно хрустел огурцом и, откусывая большие куски хлеба, хлебал глубокой деревянной ложкой горячие, обжигающие щи, не обращая, казалось, ни на что внимания. Но это только казалось, так как следил он за всем внимательно, и, как только Сёмка, зазевавшись, пролил мимо кружки квас, он тут же несильно хлопнул ему по лбу ложкой. Сёмка потёр ушибленное отцом место, но совсем не обиделся, так как вину свою понимал. Мать вытерла лужицу кваса, растекшуюся по столу, чистой тряпицей и также отвесила Сёмке небольшой подзатыльник. Тут уже Сёмка посчитал должным насупиться и выразить на лице всевозможную глубокую обиду несправедливостью двойного наказания. Впрочем, на его деланно кислую мину никто внимания не обратил, и Сёмка, быстро поняв бесполезность своей напускной обиды, как ни в чём не бывало продолжил трапезу.
Обед закончился, и Иван Силыч, отерев бороду, сказал:
Жар перегодим и дальше займёмся.
Тётка Марья начала убирать посуду со стола, а Сёмка со Стёпкой улеглись прямо на траву в тени деревьев. Дядька Иван отправился отдыхать на скамью, что стояла у стены избы, и вскоре захрапел. Егор также улёгся отдыхать рядом с Верным под вишню и закрыл глаза.
Ветерок обдувал лицо, давая небольшую, но все же свежесть в это жаркое время. Лучики солнца, пробираясь сквозь густую листву, кололи глаза сквозь закрытые веки, но усталость быстро взяла своё, и Егор уснул.
Вставай! Пора за работу! Дядька Иван сидел на корточках рядом с Егором и неспешно расталкивал его. Устал, поди, Егорушка?
Немного, дядя Иван.
Егор поднялся и пошел к овину. Сыновья Егора Силыча, потягиваясь и позёвывая, пошли следом.
Работа, сперва после обеда не спорившаяся, вскоре всё же вошла в своё русло, и к исходу дня овин уже стоял под новой кровлей.
Ужинали так же в саду. На ужин тётка Марья испекла пирог с рыбой, а для Верного накрошила хлеба в остатки щей. День шел к концу, и духота начала понемногу спадать. Дышалось уже гораздо легче, но усталость и дневной зной сделали свое дело ели без аппетита.
Егор, наскоро съев свой кусок пирога, торопливо запил его квасом и, отказавшись от добавки, настойчиво предлагаемой тёткой Марьей, поблагодарив за хлеб-соль, начал прощаться с хозяевами. Тётка Марья чуть не силой заставила его взять аккуратно завёрнутый в холстину здоровенный кусок пирога и десяток варёных яиц, запихнув их в котомку Егора. Ещё раз поблагодарив хлебосольных хозяев, Егор быстрыми шагами направился в сторону дома, в котором жила Маринка, а Верный, уже давно расправившийся с остатками щей, так заботливо предложенными тёткой Марьей, затрусил следом.
Вот ведь сиротинушка, вздохнула тётка Марья и, отвесив подзатыльник Стёпке, который, не донеся кусок пирога до рта, развалил его по столу, начала прибирать посуду.
Пройдя некоторое расстояние до дома Маринки, Егор остановился и задумался. Солнце хотя уже и клонилось к закату, но было ещё достаточно высоко, а значит, Маринка, следовало ожидать, занята делами по дому. Да и скотину с пастбища ещё не пригнали, так что вряд ли тётка Дарья отпустит Маринку в ближайшее время.
Ещё поразмыслив, Егор развернулся и через проулки и огороды скорым шагом пошёл к своей избушке, одиноко стоявшей на краю деревни.
Избушка Егора представляла собой тот вид жилья, в котором по всем народным представлениям живут знахари и ведуны, покосившаяся избушка на курьих ножках. Курьих ножек, правда, не было, но покосилась она изрядно. Ветхая, с почерневшей соломенной крышей, но аккуратно обмазанная и заботливо выбеленная, она, казалось, была придавлена к земле и чудом не разваливалась под невидимым гнётом. Внутри избы все было чисто выскоблено и вымыто, а небольшая печь также тщательно обмазана глиной и побелена. Даже глинобитный пол был вымыт со всем старанием, которое только могли приложить мужские руки. Но места в избе совсем не было кругом висели пучки трав, связки кореньев и стояли в оплетенных бутылях какие-то крепко пахнущие даже через пробку настои. Всё это, на первый взгляд беспорядочно разбросанное, развешенное, расставленное, тем не менее содержалось в строгом порядке, и не было ни одной травинки или корешка, которые оказались бы здесь случайно или по ошибке. Всё было на учёте у бережливого хозяина, и он в любой момент мог сказать, что где находится в этой кажущейся неразберихе и для каких целей им припасено.