В такой же одежде под мой теперешний рост, с рыжей шевелюрой, в которой бегал, когда мне было тогда, напряг память, в четвёртом классе, то есть в одиннадцать лет.
Зачем очутился здесь, после эксперимента, когда принялся смотреть в зеркало, очень непонятно, ведь планировал совсем другое.
Бандитки меня, вместо лассо, связали только ноги верёвкой, так на всякий случай, чтобы не убежал куда-нибудь от испуга.
Это необычное место, поначалу показалось, будто невероятным образом свалился с родной планеты на Луну.
Вместе со странным миром, состоящим из песка, бесконечных дорог, скал, виднеющихся вдали.
Песок желтый, дороги без асфальта, натоптанные направления, уходящие за горизонт, а скалы отвесные.
Вскоре освободили от веревки, уже мог сидеть, вечером дали попить какой-то жидкости похожей на чай, поесть мучной лепёшки, чего-то вкусного, похожего на копчёную колбасу, или мясо из нарезки.
Бандитки оказались не очень злыми, не стали меня трогать, даже самая главная из них подобрела, больше не била, не хватала за ухо.
Они потом смотрели на меня, улыбались, о чем-то переговаривались на своем малопонятном языке, гортанном резком, отрывистом, как говорят китайцы.
Понимал, речь заходила обо мне, что со мной делать дальше.
Бандитки вели кочевой образ жизни, после моей поимки, к месту пленения, где сидел связанный, подкатило четыре телеги.
На них тоже находились сообщницы бандиток всадниц, они полностью нагруженные каким-то имуществом.
Сообщницы, их по две на телегу, одеты в разноцветные халаты, без страпонов.
Видно банда разделялась на боевых амазонок, да хозяек, которые занимались только бытом.
Теперь полное количество банды составляло четыре десятка одних женщин, в основном молодого возраста.
Немногим позже, хозяйки шустро принялись устанавливать передвижные жилища, похожие на кожаные юрты, обустраивать лагерь.
Разожгли костер, стали готовить еду, амазонки вечером стреножили табун коняг, они с длинной шерстью как у яков, со злобными мордами с клыками.
Их тоже кормили пучками сена.
После того, как коняг привязали к месту, смирные животные подогнули ноги под себя, стали отдыхать, или даже дремать.
Перед ночью указали, чтобы ложился спать в арбе, в телеге с пологом.
Немного болело распухшее ухо, а так нормально.
Я улегся на мягкое днище арбы, устланное сеном, прикорнул на одном боку, вскоре уснул.
*
Интерлюдии.
Мне снилось то, далёкое прошлое.
В детстве любил комиксы. То есть не то.
Короче, в журнале «Мурзилка» стали выпускать картинки со словами в виде облачков, которые говорят герои, то ли «ну погоди», то ли «колобки ведут расследование».
А меня приколола идея с бароном Мюнхгаузеном.
Из таких номеров журналов, собирал выпуски.
Я их вырезал оттуда, листок за листочком.
Потом аккуратно вырезанные странички подшивал ниткой с иголкой.
Читал про то, как барон летел на ядре из пушки, читал, как он стрельнул вишнёвый косточкой в оленя, читал по слогам, как он тонул в болоте, читал, как он совершил полёт на пушечном ядре на Луну.
У меня получилась целая пачка. Почти целая книга, про его приключения.
Ведь ещё хотел стать мастером по книгам.
Не писателем, а профессиональным переплётчиком в жизни, чтобы деньги зарабатывать как все взрослые.
Представлялось в мечтах, как беру страницу за страницу, прошиваю их белыми нитками, потом склеиваю переплет, делаю красивую толстую обложку.
В жизни тоже готовился; брал тетрадку, разрезал на листочки, потом прошивал их нитками, а обложку делал из цветной обложки тетрадки, просто склеивал их клеем в несколько слоёв.
Название писал потом фломастером на узкой полоске, снова приклеивал к основной обложке.
Таких самодельных книжек у меня сделано несколько, не считая одну большую книжку с Мюнхгаузеном.
Я их сжег.
Собрал в кучу, чиркнул спичкой, они занялись пламенем.
После того, когда в школе начались издевательства одноклассников.
Ведь вправду думал, что барон Мюнхгаузен это я сам.
Собственно говоря, сам себя могу схватить за волосы, таким образом, способен вытащиться из болота.
Комиксы детства сгорали в огне.
Я бы мог сжечь нашу квартиру.
Но как всегда, вмешалась бабушка.
Она потушила пожар. Она не любила огонь.
Бабушка родилась, когда молох революции неумолимо пронёсся по всей России, в переломном 1919 году, от красного командира, и от молодой крестьянки.
Времена тогда стояли ужасные: разгар Гражданской войны, голод, холод, заразные болезни, массовые убийства, другие прелести разрухи, становления социализма.
Она всё-таки выжила, но родители не уцелели: отца убили в наступлении на Деникина, мать вскоре умерла от тифа.
Тогда бабушку в возрасте одного года, забрали дальние родственники из соседней деревни. Там она росла, немного училась, а когда выросла, ее выгнали из дома.
Поэтому пошла, как выражалась; жить «на хозяев», работать «в прислугах».
Потом переехала в Москву, чтобы трудиться на каком-то ткацком заводе.
В молодости её позвали на войну, фашисты сбрасывали бомбы «зажигалки» на жилые дома, а ее отряд пожарной самообороны, в свободное от работы время, тушил очаги возгорания. Вот и всё: ни орденов, ни медалей. Ничего.
Потушили и ладно, точно оно так должно быть.
Это бабушка сказывала.
Ещё она рассказывала, как в войну, когда мужчины находились на фронте, то женщины вместо фаллоимитаторов использовали веретено.
Это такая штука для получения нити из комка шерсти.
Она выточенная из дерева, один конец заточен до острия иголки, другой фигурный и толстый. Но бабушка этим не занималась, ей было не до того.
А те женщины, научили ее прясть шерсть, с помощью веретена.
После войны, она вышла замуж за офицера, вернувшегося с фронта.
Он пришёл без одной руки, но выбирать особо женщинам не из чего.
Это мой дедушка. Я его не знал, видел только на старых фотографиях, где он молодой, стоит в офицерской форме, одна рука заведёна за спину, которой нет.
На голове лихо заломлена фуражка, из-под неё выглядывает курчавый чуб.
У бабушки, с разницей в год, или в два, родилось трое детей от него: два мальчика, и девочка. Она станет потом моей мамой.
Дедушка вскоре умер, дожив только до тридцати лет.
А бабушка стала многодетной вдовой, как она выражалась: «с тройкой на руках».
От той послевоенной жизни у неё осталось несколько вещей:
Большой сундук, сделанный из топорных деревянных досок, покрашенных синей краской, по бокам обитый железом.
Он запирался на висячий замок. В нем бабушка хранила свои лучшие ценности.
Иногда она открывала сундук вместе со мной, перебирала вещи, я внимательно смотрел, что находилось внутри.
На мой детский взгляд, там ничего не виделось ценного:
Какая-то материя, рулоны ткани, какие-то разноцветные платки, зеленое платье с кружевами, белая скатерть, что-то ещё из вещей, вроде тюлей или занавесок.
А бабушка говорила что это её «приданое».
Приданое, не понимал что это, как такое уразуметь.
Она не могла объяснить, лишь сказала:
Вырастешь, тогда поймёшь.
Бабушка много познала вещей о жизни, даже которые мне не снились.
В углу, где стоит новый холодильник «Юрюзань», немного спрятанная за растениями в горшочках, которые находятся на верху того холодильника, на стене висит, большая старинная икона.
С ликом богоугодного старца, по краям пожелтевшая позолота, конечно из латуни, да и сама икона не настоящая, а отштампованная на заводе.
Это когда Сталин разрешил народу веровать, а бабушке икона как большая память: она ее купила в Москве, привезла сюда, чтобы строить с дедушкой новый соцгородок, на месте, которого находились лишь деревеньки, дощатые бараки для пленных немцев, и отрытые землянки. Теперь икона тихо висит на стене комнаты.