Угу.
Нещадно труся, я выложила перед господином Коршуновым пакетик с браслетом:
В новостях сказали, что опять пропал камень с памятной надписью. Я поехала на площадь и нашла это на клумбе, где камень раньше лежал. И подумала, вдруг это поможет вам в поиске преступников.
А почему вы думаете, что их было несколько?
Я помертвела.
Ну, промямлила я, камень же тяжелый
Так-так-так, хищно забормотал господин Коршунов, как вы сказали, вас зовут?
Екатерина Маслова.
Прямо как у Толстого?
Я вытаращилась на Коршунова.
Что?
Караул! Ноги подкосились, я опустилась на стул сбоку от стола следователя. Меня раскололи на первой минуте разговора легенда, которую состряпала мне сестрица, ни к черту не годилась!
Э, да вы, барышня, Толстого не читали? Ну, и поколение растет! Классику не знают, голова забита всяким мусором, вампирами, дамским чтивом и статейками с «Леди.Ру.»
Не знаю, о ком это он рассказывал мне, студентке второго курса юридического института, интеллигентке в третьем поколении.
У нас дома неплохая библиотека, это открытие я сделала еще в первом классе. Так что насчет дамского чтива это не ко мне, хотя В общем, не без этого.
«Синеглазый брюнет, староват, не меньше тридцати, высокий лоб с залысинами, широко расставленные умные глаза, узкие губы и крупный эллинский нос, много курит», обследуя Коршунова и его рабочий стол с пепельницей, полной окурков, составляла я словесное описание для отчета перед Наташильдой.
Так что, говорите, вы делали на клумбе?
Вопрос был, что называется, на засыпку: что я могла делать на клумбе в центре городской площади, если я не работник городского предприятия по озеленению? Вот об этом мы с Наташкой не подумали
Ничего не делала.
А как же вы нашли браслет?
Я стушевалась. Наташильда что-то говорила о побудительной причине, но что именно вспомнить я не могла и чувствовала себя все неуютней под хитрым взглядом синих глаз младшего советника юстиции майора Коршунова. Этим своим взглядом майор напомнил мне сестрицу.
Я цветочки хотела соврать. Подсознание выдало меня с головой.
Своровать, в смысле? подсказал следователь Коршунов. Что еще мог подсказать следователь свидетелю?
В смысле, сорвать, промямлила я, лихорадочно пытаясь исправить фрейдовскую ошибку. Знаете, там такие миленькие цветочки после дождя расцвели, голубенькие, маленькие, не помню, как называются. Я такие видела в журнале. Очень хорошо смотрятся в белой вазочке.
Замечательно! И когда же вы нацелились на цветочки?
Вчера.
И вчера нашли браслет?
Да.
Господин Коршунов достал из ящика стола лупу, в точности такую, как у нас дома большую, прямоугольную, с ручкой, вытряхнул браслет из пакета на стол и с пристрастием исследовать.
Захватали все пальчиками, небось, придется отпечатки ваши снять. И ДНК заодно.
Я начала бояться по-настоящему.
Какие отпечатки? Какая ДНК? пролепетала я, бледнея.
Следователь вернул браслет в пакет и остановил на мне испытующий взгляд.
«Сейчас раскручивать и колоть будет», сообразила я и почувствовала приступ паники.
Так ты говоришь, что нашла этот браслет у памятника на площади Космонавтов?
Внезапно следователь стал мне «тыкать».
Наташка бы в такой момент обязательно ввернула пушкинское: «Пустое вы сердечным ты она, обмолвясь, заменила». В смысле, он заменил.
Да, проблеяла я, прислушиваясь к нарастающим признакам панической атаки.
А живешь ты где?
На начала я и захлопнула рот.
Ну? поторопил Коршунов.
Не скажу, заявила я.
Чего вдруг?
Я хочу остаться неизвестной. Вот.
Следователя точно током ударило: он резко выпрямился в кресле.
Значит, Екатерина Маслова в глухой отказ ушла?
Значит, подтвердила я, хотя понятия не имела, что значит «уйти в отказ», да еще и глухой. Интересно, что бы сказала по этому поводу Наташка? Можно уйти в отказ с точки зрения норм русского языка?
Сейчас посажу тебя в обезьянник на трое суток поумнеешь, пригрозил Коршунов.
Не имеете права! пискнула я и разревелась.
Прекратить! рявкнул Коршунов, и хлопнул по столу, так что все, в том числе и я, подпрыгнуло. Что за детский сад? Ты пришла помочь следствию или цирк устраивать?
Слезы и сопли полились ручьем. Икая и всхлипывая, я сняла очки, пристроила их на стол Коршунова, вынула платок из рюкзака и принялась громко сморкаться.
Это чье? прогремел Коршунов.
Я оторвалась от платка и уставилась на обличающий указательный палец следователя. Палец был направлен на мой носовой платок мамин подарок: батист с венским кружевом и вензелем «АГ», вышитым настоящим шелком в уголке.
Что? еще больше испугалась я.
Чей это платок?
Мой, в полуобморочном состоянии прошептала я.
Девушка, вы за кого меня принимаете? окончательно вышел из себя следователь. С чего это вы взяли, что здесь идиоты работают? Сначала называете себя Екатериной Масловой, потом объявляете, что хотите остаться неизвестной, теперь рыдаете в платок и утверждаете, что он ваш. Утверждаете?
Нет, не утверждаю, замотала я головой, это не мой платок, подружки, он случайно ко мне попал.
Как зовут вашу подружку?
Анна Голубева, ответила я. Почему бы нет? Могу я быть себе другом?
Адрес?
Чей?
Анны Голубевой!
Зачем? Она-то здесь при чем?
Здесь я решаю, кто при чем, а кто нет! Адрес!
Совсем потеряв голову, я назвала наш домашний адрес Садовая, 36.
Я могу идти?
И не мечтай! Сейчас сядешь и все напишешь: откуда браслет, при каких обстоятельствах ты его обнаружила, почему решила посмотреть выпуск чрезвычайных происшествий, почему решила помочь следствию все, как на духу. Иначе будешь сидеть трое суток в одной компании с наркоманом и двумя проститутками. Кивни, если поняла.
Я кивнула и опять заревела.
И слезами ты меня не проймешь, я тебе не папа и не школьный учитель физкультуры, освобождение от урока не получишь, следователь явно принял меня за школьницу.
«Ничего я писать не буду, пусть посадит в «клетку», так даже лучше, наконец-то Наташильда зауважает меня как личность!» мстительно подумала я.
Коршунов сунул мне под хлюпающий нос два листа бумаги, ручку, и направился в угол кабинета, где на тумбочке стояли чайник, чашки, сахарница и сушки в пакете.
Черт! возвестил Коршунов, открыв сахарницу. Все, как всегда.
За моей спиной хлопнула дверь кабинета, стало тихо
Момент, о котором я мечтала последние пятнадцать минут, наступил.
Не задумываясь о последствиях, я подкралась к двери, высунулась наружу, оглядела коридор путь был свободен!
Розовощекий с кем-то спорил по мобильному и на автомате открыл мне турникет.
Вылетев из здания, я кинулась на остановку и через двадцать минут входила в калитку родного дома, напрочь забыв о бабулиных очках, оставшихся на столе Коршунова.
Мои представления о воровской «малине» были почерпнуты исключительно из фильма «Место встречи изменить нельзя». Так вот.
Берусь утверждать, что весь день я провела, как лабух на воровской «малине».
Трясясь и прислушиваясь к уличным шумам, стуку калитки и телефонным звонкам, я сидела за пианино.
Начала я с гамм и арпеджио, потом плавно перешла к Черни, потом последовало «Турецкое рондо» Моцарта, потом первая часть «Патетической» сонаты Бетховена, в завершение, воображая себя Шараповым-Конкиным, я сбацала «Мурку».
Пока я музицировала, бабуля бродила по дому, как неприкаянная искала очки.
Пальцы бегали по клавишам, а я обдумывала ситуацию, от чего, конечно, сильно страдало исполнение.
Наташка все еще встречалась с Птичкиным, и я в муках придумывала, как деликатно сообщить сестрице, что я оставила следователю Коршунову наш домашний адрес
Можно без труда представить, какую реакцию эта новость вызовет, и какие прилагательные сестра употребит в мой адрес. С ее-то словарным запасом