Пока Саша с виноватой жадностью поглощал омлет, его лицо чуть порозовело. Он напоминал молодое деревцо, сломленное бурей. Когда-то Саша Дракер был нежным, обласканным юношей, любимцем большой семьи и походил на кроткого и наивного домашнего зверька. Теперь же у него был опасливый взгляд загнанного человека.
Гай сидел напротив и озабоченно наблюдал за мальчиком. Вид Саши, очевидно, потряс его. Повернувшись к Гарриет, он заговорил тем убедительным тоном, который она уже ожидала услышать:
Мы же можем его где-нибудь положить? Он может остаться?
Не знаю, сказала она, досадуя, что Гай говорит так открыто. Ей казалось, что подобную ситуацию надо обсудить наедине, прежде чем принимать какое-либо решение. Куда именно предполагалось положить Сашу?
Сам Саша молчал. В другой ситуации он, конечно, начал бы протестовать, но теперь Гарриет была его единственной надеждой. Покончив с едой, он улыбнулся ей, и улыбка его была мучительно пустой.
Гай предложил ему кресло:
Устраивайся поудобнее.
Саша неловко заерзал.
Лучше деревянный стул. Видите ли у меня вши.
Хочешь принять ванну? спросила Гарриет.
Да, пожалуйста.
Выдав ему полотенца и показав ванную, она вернулась в комнату и атаковала Гая.
Нельзя его здесь оставить, сказала она. Наше положение и так зыбко. Что будет, если узнают, что мы укрываем дезертира тем более сына Дракера?
Гай страдальчески уставился на нее.
Как можно ему отказать? Ему некуда пойти.
У него что, нет друзей?
Никто не осмелится принять его. Он на грани. Нельзя выгонять его на улицу. Надо оставить его на ночь. Хотя бы сегодня.
И где же?
На диване.
А Якимов?
Гай смутился.
Всё будет хорошо, сказал он, хорохорясь, но они оба понимали, что это не так. Якимову нельзя было доверять.
Видя, как мучается Гай, Гарриет пожалела его, но он сам загнал себя в этот тупик. Когда-то он заставил ее принять Якимова, и теперь она с некоторым злорадством ждала, пока он найдет какой-то выход из сложившейся ситуации. Выход не находился.
Ты не знаешь, кто мог бы приютить его? спросил Гай мрачно.
А ты?
Последовала долгая пауза, и Гай закручинился еще сильнее.
Можно выставить Якимова, сказала Гарриет.
Куда он пойдет? У него нет ни гроша.
В последовавшей затем тишине Гарриет размышляла о том, какие они всё же разные. Гай, как обычно, привел Сашу домой, не думая о последствиях. Она же, возможно, чрезмерно беспокоилась. Если бы Гай принимал решение в одиночку, он бы не увидел никаких препятствий. Он бы доверился Якимову, а тот, возможно, даже оправдал бы доверие. В то же время она была раздосадована, поскольку готовность Гая принять Сашу казалась ей очередным бегством от скучной ответственности, которая, собственно, и лежит в основе брака.
Гай жалобно уставился на нее, словно надеясь вымолить какое-то решение. На самом деле решение было. Пожалев его, она сказала:
На крыше есть что-то вроде комнаты вторая спальня для прислуги.
И это наша комната?
Это часть квартиры. Ей нельзя пользоваться, не сказав Деспине. Она хранит там вещи.
Милая! От облегчения он так и просиял, вскочил на ноги и обнял ее. Что у меня за жена! Ты просто чудо!
Это всё, конечно, очень мило, сказала она себе.
Саша может остаться здесь на одну ночь. Потом ты найдешь ему другое пристанище. Я не уверена, что Деспине можно доверять.
Разумеется, ей можно доверять.
Почему ты так думаешь?
Она достойный человек.
Если ты считаешь, что всё в порядке, тогда иди и разбуди ее. Она знает, где эта комната. Я не в курсе.
Гай уже собирался радостно объявить Саше, что вопрос решен. Но, услышав о возложенной на него непосильной задаче, он так и замер.
Спроси ее сама, умоляюще попросил он, но Гарриет покачала головой.
Нет, буди ее сам.
Когда он неохотно двинулся в кухню, ей захотелось сказать: «Ну ладно, я сама», но она сдержалась и впервые за всю их совместную жизнь не уступила.
4
Якимов исполнил роль Пандара в постановке «Троила и Крессиды» под руководством Гая. Теперь спектакль остался позади, его триумф забыт, и он страдал от мучительной неудовлетворенности. Гай во всё время подготовки сдувал с него пылинки, но теперь совершенно позабыл о нем. И ради чего были все эти часы, потраченные на репетиции, вопрошал Якимов? Всё впустую.
Он брел по Каля-Викторией, и его печальное верблюжье лицо оплывало потом: полуденная жара всё крепчала. На нем была панама, репсовый костюм, розовая шелковая рубашка и галстук некогда цвета пармских фиалок. Одежда была очень грязной. Поля шляпы обвисли и пожелтели от старости. Поношенный пиджак побурел под мышками и так сел, что обхватывал его тело на манер корсета.
Зимой сквозь дыры в подошвах он чувствовал смерзшийся буграми снег, теперь же его мучала раскаленная солнцем брусчатка. Энергичные прохожие то и дело выталкивали его на обочину, и пролетающие мимо автомобили обдавали его жаром. Бряцание трамваев, блеск лобовых стекол, рев гудков и визг тормозов выбивали его из колеи: в это время ему полагалось уютно спать.
Тем утром его разбудил безжалостный телефонный звонок. Хотя по характеру освещения было ясно, что еще нет и десяти утра, в квартире, видимо, никого не было. Вяло потея под простыней, он лежал, не имея энергии даже на то, чтобы повернуться, и ждал, пока звонки стихнут. Они не стихали. Наконец он мучительно пришел в сознание, кое-как поднялся и выяснил, что звонили ему. Это был его старый друг из Миссии, Добби Добсон.
Счастлив слышать вас, сказал Якимов и устроился поудобнее, готовясь к приятному обсуждению их совместного участия в «Троиле и Крессиде». Но Добсон, как и все остальные, уже позабыл о пьесе.
Послушайте, Яки, насчет транзитной визы начал он.
Какой еще визы, дорогой мой?
Вы же знаете, о чем я. В голосе Добсона слышалась усталость добродушного человека, доведенного, однако, до предела. Каждому британскому подданному было приказано иметь действующую транзитную визу на случай внезапной эвакуации. В ходе проверки консул обнаружил, что у вас такой визы нет.
Послушайте, ну это же всё было не всерьез. Нет причин беспокоиться.
Приказ есть приказ, сказал Добсон. Я находил для вас оправдания, но, если вы не получите визу сегодня, вас арестуют и отправят в Египет.
Дорогой мой! У меня же нет ни гроша.
Отправьте счет мне. Вычту из вашего содержания.
Тем утром, прежде чем покинуть квартиру, Якимов решил поискать, не найдется ли там чего-нибудь полезного. Гай беспечно обращался с деньгами. Якимов не раз находил и присваивал банкноты, которые выпали из кармана Гая вместе с носовым платком. Раньше он не искал деньги специально, но сегодня его обуяла такая тоска, что он решил, что ему причитается всё найденное. В спальне Принглов он порылся в штанах и сумках, но ничего не нашел. В гостиной он порылся в ящиках буфета и письменного стола и некоторое время разглядывал корешки чековых книжек, в которых значились платежи в лондонские банки от лица местных евреев. Поскольку Дракер как раз ожидал суда по обвинению в торговле на черном рынке, Якимов некоторое время обдумывал возможность шантажа. Но дело представлялось невыгодным. Торговля на черном рынке была так распространена, что даже теперь евреи только посмеялись бы над ним.
В центральном ящичке письменного стола он обнаружил запечатанный конверт с надписью «Совершенно секретно» и пришел в восторг. Он был не единственным, кто подозревал, что деятельность Гая в Бухаресте была далеко не такой невинной, как могло показаться. По мнению Якимова, приветливый, добродушный, отзывчивый Гай идеально подходил на роль агента.
Конверт был неплотно запечатан и открылся от первого же касания. Внутри лежал план чего же? Трубы или колодца. Наслушавшись разговоров о саботаже в Английском баре, Якимов решил, что перед ним план нефтяной скважины. Отметка на плане гласила: «Детонатор». Это был набросок, подсказывающий неопытному саботажнику, где разместить взрывчатое вещество.