Что это значит? Сознание Устыыра передалось птице?
Нет, Устыыр мертв, но часть его побуждений Среднего Мира, часть его стремлений и сущности вместе с иэзи стали частью хаыршах. Эта птица состоит из сущностей многих шаманов. Сущности и силы могущественных шаманов далекого прошлого и будущего стали частью хаыршах. Их мысли владеют теперь птицей. Мысли травы и кустов, мысли гор и морей, мысли всего, к чему вы можете прикоснуться руками и всего, к чему не можете. Это чудовищное создание.
Это для меня как книжки читать, заявила Ашаяти. Я ничего не поняла.
Много людей погибнет, когда ведомый страстью Устыыра хаыршах заберет тангыыр. Если не вообще все.
Вот это друзья у вас, сказала Шантари. Кто такой этот Устыыр? У него зуб болит? Встал не с той ноги и хочется кого-нибудь убить? Хотя и у меня такое бывает
Я не могу знать желаний Устыыра. Я видела его лишь несколько раз и никогда не говорила ему слов. Никому не ведомы мысли шамана, но каждый из нас томим одной жаждой. Каждый шаман имеет мысль, которой нет у других. Вы должны знать это. Шаманы не люди. Часть нашего тела и нашей сущности иэзи. И эти иэзи, как мы наполовину они, так и они наполовину мы. Наполовину люди. Через иэзи мы чувствуем Средний Мир, мы слышим и видим Нижний и Верхний Миры. Камланием мы обращаемся к иэзи всех миров и ко всему живущему, ко всему умершему и не родившемуся. Мы люди Среднего Мира лишь наполовину. Потому нас нельзя победить, и потому наша жизнь соткана нитью страданий. Наша жизнь кровоточащая рана в том месте, где нет второй половины. Мы разорваны на части. Мы живем в Среднем Мире, и в Нижнем Мире, и Верхнем одновременно, мы повсюду, как деревья, с которых ветер сорвал листья и разметал по свету. И наши раны болят. Они болят каждый миг нашей жизни. Каждый вздох шамана несет ему страшную боль. И чем больше иэзи нас окружает тем сильнее, тем невыносимее страдания. Когда иэзи слишком много, боль может забрать у шамана разум. В Ооюте такие поля есть и такие рощи, ущелья и селения куда не зайти ни одному шаману. Иэзи живут в таких местах. И если шаман прикоснется к ним, то умрет от боли. Иэзи часть нашей сущности и наша сила. Благодаря им нас боятся, превозносят и презирают. И они наше проклятие. Иэзи обрекают нас на вечные страдания. И мертвым шаманам не найти покоя. Все три мира ненавидят нас. И мы не принадлежим ни одному из них. Все три мира разрывают нас на части. Мы повсюду и нигде. Тангыыр может это изменить, может избавить шаманов от проклятия.
Как? спросил Сардан. Чего хотел Устыыр? Подчинить духов? Стать королем шаманов?
У меня нет таких мыслей, Кюимеи покачала головой. Я не видела дыхания Устыыра. Жажда покоя и добра вырастили в нем желание владеть тангыыром. Но его путь к добру шел по дороге зла. Хаыршах живет мыслями Устыыра. Он хочет тангыыр, чтобы призвать иэзи всех миров. Он заточит их всех в тангыыре и уничтожит навсегда.
Зачем?! не понял Сардан.
Терзающее шаманов проклятие боли исчезнет вместе с иэзи. Мы живем с этой болью с рождения и каждый день проклинаем свою жизнь. Вы не знаете этих чувств, но можете их понять. Суньте руку в костер, и у вас останется лишь одна мысль, как вынуть ее обратно. Шаманы в костре всем телом и не могут его покинуть.
Ну так отдай ему посох и всё, сказала Ашаяти.
Вы не понимаете. Иэзи часть мира, часть сущего. Они часть всего, и без иэзи нет жизни. Уберите стены крыша свалится на землю и убьет всех под ней. Нельзя просто вынуть из тела больную печень. Нельзя отсечь голову и не убить человека. Вместе с иэзи погибнет мир. Города падут под землю, океаны затопят степи, холодные реки проглотят деревни, разломятся горы. Люди, хранящие в своей сущность крупицы иэзи, такие люди как Джэйгэ или музыкант, непременно погибнут. Человек не живет без сердца. А земли, рек и гор нет без глаз, которые их видят, без рук, которые к ним прикасаются.
Без мозгов люди вполне уживаются, не согласилась Ашаяти.
Уж ты-то знаешь, кивнул Сардан.
Мир обратится в руины, закончила Кюимеи.
А что шаманы? спросил Сардан. Что случится с вами, если в вашем теле так много иэзи?
Кто знает такие мысли? Кто не видел зимы, тот не знает какой холодный снег. Боль сильнее страха, а шаманы не боятся смерти. Кто хочет жизни, где есть одна боль? Вы, люди, ищете счастья в чужих глазах, а мы в избавлении. У шаманов всего одна мечта.
И у тебя?
Я слабая шаманка. Я почти не занималась камланием и никогда не брала в руки бубен. Отец ничему меня не учил. Иэзи не смотрят на меня, и мои чувства слабы. Чем могущественнее шаман, тем сильнее его боль, она помолчала пару секунд. Мои глаза видели руки отца. Они были изуродованы шрамами от ножей и зубов. Так он пытался одолеть одну боль другой.
Карета проехала через небольшую рощицу на склоне и оказалась на окраине заброшенного города. Высокие дома чернели пустыми окнами в зарослях кустов, сквозь трещины в толстых латеритных стенах протискивались из тьмы ветки деревьев, как трава сквозь кости брошенного в степи скелета. Потрепанные серые листья трепыхались под дождем, уныло тянулись к земле тусклые цветы. На холме стоял дом с обвалившимся наполовину стеклянным куполом, а позади него высились длинные трубы. Карета свернула ко дворам. За оградкой поскрипывали какие-то непонятные металлические конструкции, а дальше Сардан увидел разбитые качели. За городом обуглившимися трупами лежали руины древних мануфактур, давно покинутые и забытые. А некоторое время спустя среди заросших полей показалась деревушка с хлипкими домиками из древесной коры. В отличие от красноватых громад города, в этих нищих шалашах жили люди. За ставнями мелькал огонек, пугливые струйки дыма скромно поднимались из труб. Прямо по заросшему полю шла старуха и тащила за спиной корзину с дровами.
И внезапно среди поля вырос лес гнетуще бесцветный, высоченный, трепыхающийся нищенскими лоскутами листьев. Между деревьев шевелились безобразные волосатые существа с длинными тонкими лапами и бесформенными прыщавыми физиономиями. Настороженные звери переползали с ветки на ветку и провожали карету бессмысленными взглядами.
Какие замечательные страшилища, прервала затянувшееся молчание Шантари.
Прямо возле деревни, добавил Сардан.
А что вы хотите, господин музыкант, и чудищам надо где-то жить, сказала Шантари. Они-то многого не просят деревце, кустик, они и без дверей уж как-нибудь обойдутся. Были бы двери всё равно бы не запирали, она подумала и продолжила с горькой улыбкой: Хотя чудища, конечно, бывают разные. Кому-то хватит и маленькой норки, а самым гадким подавай золотые дворцы с канделябрами. Я недавно была на юге Ланхрааса и сейчас возвращаюсь в Чауянати. По реке не проплыть! Всё запружено ботами, джонками, баржами каких хотите размеров и высот все тащат лес, бревна! Вывозят даже пни и гнилой хворост, всё вообще. Весь юг пыльная пустыня. По берегам Аривади полумертвые деревушки, заросшие поля цветут обреченно и печально и никакого леса! Мы плыли неделю и не видели ни одного деревца. А местные ланхры и кариты с холмов рассказывали мне, что еще лет тридцать назад вместо сухих лугов и пустынь росли джунгли. Как раз тогда, после многих лет изгнания, к власти в Ланхраасе вернулись короли, и повсюду двинулись армии лесорубов. На бревна ломали и мануфактуры прежних времен, мастерские, которые стали никому не нужны. Мы проплывали мимо останков одной из них там повсюду разбросаны инструменты, все эти молотки, клещи, наковальни. И ни души вокруг На старых верфях, где тридцать лет назад строили грандиозные корабли, нам не смогли починить руль на шхуне, потому что не нашлось умельцев деды умерли, а молодежь научилась разве что деревья рубить Пока в Чауянати не затихают танцы, некому следить за руинами, за дамбами. Аривади с каждым годом всё дальше выходит из берегов, смывает деревни и последние посевы. А потерявшие леса звери юга стадами уходят на север и толпятся в здешних рощицах, как драгоценности в королевской сокровищнице. Где раньше бегал тощий вепрь на один лес, теперь под каждым кустиком клыкастое чудище. Шагнешь беззаботно сунешь ногу кому-нибудь в пасть.