Трудно было точно понять, что творится в голове у этого человека, как и трудно было найти к нему подход. Есть мнение, и надо сказать, мнение научное, принадлежащее весьма известному психологу, что нормальный в психическом отношении человек при принятии решений всегда рационален. По сути это означает, что, достаточно изучив человека, можно довольно точно предсказать его поведение в том или ином случае если это человек нормальный. Так, например, мама моя легко могла прогнозировать поведение моего отца, по крайней мере до определенной степени, зная, как можно его посильнее поддеть и какого результата ожидать, равно как и он мог определить, чем она занималась, прежде чем пришла домой, по каким-то признакам, может быть другим неясным, и это было для него поводом затеять скандал. Точно так же со временем я смог предугадывать реакции Маши на те или иные слова и действия, Перевогина, который оказался предсказуемым до безобразия, да и вообще всех в той или иной мере соприкасающихся со мной людей, с тем лишь отличием, что поведение одних я прогнозировал более точно, других менее. И я полагаю, что такой прогноз имеет значение не столько даже как инструмент умышленного воздействия, но важен прежде всего для нормального общения.
Пожалуй, Егор был единственным из окружающих меня людей, предвидеть реакции и поступки которого не удавалось и, судя по всему, не только мне, но и вообще никому. Лишь факт того, что он занимал высокую должность, никак не соответствовал логическому выводу, неизбежно исходившему из общения с ним: в психическом отношении он был нездоров.
Глава 11
Смотрел я на этого человека, заняв, как я уже говорил, отстраненную позицию наблюдателя, как на пережиток дурацкого прошлого, как на забавный и в то же время нелепый экспонат, от которого представители общества современного, то есть молодые люди, особенно те, что моложе меня, шарахались как от какого-то чужеродного тела, понимая, что прикасаться к такому, с одной стороны, опасно, с другой бессмысленно.
Несколько позже судьба ненадолго свела меня с одним человеком по имени Георгий (или, как он называл себя, Джордж). Он не имел никакого отношения ни к месту, где я работал, ни к городу, где я жил, ни тогда уже даже к стране, потому что еще до нашей встречи эмигрировал за границу и вполне успешно работал там в крупной и уважаемой организации. Несмотря на все эти, казалось бы, разъединяющие факторы, в ходе нашего разговора обнаружилась одна общность, и, надо сказать, весомая: Егорка. Человек этот, Джордж весьма образованный, говорящий на нескольких языках, отличный специалист, неплохо устроившийся в жизни, в каком-то смысле был благодарен Егорке, хотя едва мог подобрать приличное слово в его адрес. Говорил он уже с легким акцентом, и, когда услышал в разговоре со мной упоминание о Егоре Алевтиновиче, протянул слегка на английский манер:
А Да-а Зна-аю этого
И после небольшой паузы, как будто собравшись, добавил уже без всякого акцента:
урода.
Вообще, когда доходило до обсуждения жестких, конкретных и эмоциональных тем, акцент у Джорджа пропадал напрочь, а речь становилась чисто русская наполненная, грамотная и гладкая, независимо от того, употреблялись в ней крепкие выражения или нет. А знал он Егорку, как выяснилось, потому, что какое-то время назад работал в той самой организации, где Егора Алевтиновича должно было ожидать большое будущее, и, хотя не состоял у него в подчинении, благодаря своим выдающимся способностям был Егором замечен, и потребовалось совсем немного времени, чтобы для Джорджа были созданы совершенно невыносимые условия. Он вынужден был уволиться, место его занял какой-то недоумок, и Егор, надо понимать, был страшно рад такому развитию событий, которое сам и спровоцировал. Однако в результате случая с похищением сына эта радость, как и все другие радости, перестали иметь всякий смысл: психика Егора тронулась окончательно.
Разумеется, история с похищением никак не афишировалась, как и информация о последующем его лечении в психиатрической клинике. Но если в подлинности первой истории я могу быть уверен абсолютно, так как помимо сплетен об этом были и вполне официальные упоминания в тогдашних газетных новостях о вопиющем случае в крупнейшей государственной компании, то что касается второй все покрыто мраком, и не исключено, что информация о психбольнице является не более чем выдумкой, придуманной и распространенной одним из его многочисленных недоброжелателей на радость остальным. Как бы там ни было, мое мнение таково: этот человек заслужил и тех событий, и тех слухов.
Наивный и верящий в закон обыватель мог бы усомниться в правдивости истории о сумасшествии Егора и его лечении, поскольку этому не было документальных подтверждений. Но тот, кто смотрит на вещи реально, прекрасно понимает, что все на свете относительно легко покупается и продается, даже сумасшествие. Психа действительно могли после какого-то лечения отпустить, а документы уничтожить, как будто бы ничего не было вовсе, и для этого имелись очень веские причины: нахождение на учете у психиатра, независимо от диагноза и эффективности лечения, фактически ставило крест на его карьере в любой более-менее серьезной организации. А Егор так просто сдаваться, само собой, не хотел.
Не иначе, загрузили его каким-то психотропным дерьмом пару раз Как один мой знакомый психиатр говорит: тронутый на буксире Они же циники У них это означает, что пациент, ну, двинутый, находится под действием психотропных препаратов, бутирата, кажется Ну вот, пару раз его накачали, отпустило его временно, выписали А там, с его деньгами Короче, могло быть и так: полечился, и никто про это не знает теперь
Так рассуждал Джордж во время нашего разговора. Сам же он, по прошествии значительного времени после увольнения, относился к произошедшему с Егором философски, без злорадства, скорее как к закономерности, о которой иногда уместно говорят: «собаке собачья смерть». Но только собака была еще жива.
Вообще говоря, я считаю, что личность Егора Алевтиновича едва ли заслуживает и трети того внимания, которое я ей уже уделил (хотя он наверняка был убежден, что про него должны писать книги), но вышло так, что ему суждено было стать одной из ключевых фигур этой истории, а потому представление о нем как о личности и некоторые сведения о его прошлом необходимы для понимания последующих отвратительных событий, связанных с ним. Кстати, насчет его убеждения о книгах: если разобраться, эта история в том числе, а может быть и прежде всего, о нем.
Глава 12
Общаться с Машей было легко, несмотря на ее склонность к резкости. И со временем я начал понимать, скорее даже не разумом, а интуитивно, что легкость эта дорогого стоила.
Другое дело та, прежняя. Каждый раз, покидая ее, я не мог думать ни о чем другом, кроме одного: это все не навсегда. Эта мысль поглощала меня полностью, до конца, без остатка, как двумя часами ранее она в своей спальне, и являла тем самым подтверждение истинности убеждения в том, что за все надо платить. Великая ирония: сначала я заполняю ее пустоту, а после расставания она заполняет мою, в моей голове, делая это, однако, со свойственным женщинам коварством. Мало того что она заставляет ощущать всем, как бы это ни было абсурдно, нутром ее нехватку, но и порождает какой-то ужас от одной мысли о вероятной невосполнимости этой потери.
Потом я ехал домой, в пустоту, на красном трамвае, заплатив за проезд заготовленное и отложенное для этого какое-то, теперь уже точно не помню какое, количество рублей, и может быть, глупо было бы об этом вспоминать, если бы не то самое ощущение, которое повторялось из раза в раз уже гораздо позднее, отчего я заливал в себя всякую дрянь, иногда запивая все это кофе, чтобы слегка приходить в себя. При этом я знал, что она, или, вернее, он хотя какое, к черту, это тогда уже имело значение! если оба заполняют друг друга, пусть это будет их время, как когда-то, может быть, наше с ней.