На работе у нас на место Егора приняли другого специалиста Александра Анатольевича К., говорят, отлично знающего дело, настоящего профессионала. Уж не берусь вот так сразу судить о том, насколько высокий уровень у этого специалиста, но недавнее совещание проходило примерно так.
Александр Анатольевич сидел, напыщенный как индюк, и неимоверно раздувал щеки, хотя сам по комплекции худой, даже щуплый, что придавало его образу какую-то комичность: на худом лице привыкшие растягиваться щеки в спокойные минуты висели, как сдутые воздушные шарики, зато в нужные моменты надувались и придавали его лицу вид устрашающий, если смотреть на лицо отдельно, и забавный, если смотреть на лицо вместе с туловищем. Из-за этой особенности своих щек он почти сразу получил кличку Гондоны, которая всегда употреблялась именно так, во множественном числе, вроде: «сейчас вот Гондоны придет и будет нас дрючить».
Еще была у него привычка добавлять к некоторым словам, на его усмотрение, окончание «на». При вышестоящем начальстве он обычно сдерживался, а при подчиненных применял это самое «на» направо и налево. На вчерашнем совещании сидел Гондоны, как всегда напыщенный, и говорил:
У вас машины не ездят?! Ездят-на! Лопаты не копают?! Копают-на! Компьютеры не считают?! Считают-на! Ну так чё-на?!
Александр Анатольевич, так это Метель была
Ну и чё-на?! Снежок пошел, и вы испугались-на? Да мы на Х-ле в такую метель, что вам и не снилось, трактора вытаскивали. Герои были, а не люди-на! Короче
Вообще, Гондоны, кажется, неплохой мужик, лет на пять, наверное, младше Егорки, никого не оскорблял прямо, как тот, хотя, часто бывало, тоже выходил из себя, и если критиковал, то без излишних вольностей. Говорят, однако, что дело не в том, что он много лучше Егора по складу характера и методам работы, а в том, что психика его не настолько тронулась, как у того: детей у него не похищали, да и должности он занимал не такие высокие. Кроме того, говорят, за всю свою предыдущую успешную карьеру Гондоны наворовал столько, что теперь был счастлив, и счастья этого, по его расчетом, должно было хватить до конца его дней, проживи он хоть до ста пятидесяти лет и даже до двухсот. Именно поэтому в душе ему было плевать на все, что касалось служебных обязанностей, а деятельность он скорее изображал и снова искал возможность, как бы еще украсть.
Впрочем, бог с ним, с начальством: в любом случае, работаю я только для того, чтобы хватало на жизнь, на работе не особо усердствую и, если уж честно, отлыниваю, как могу. Вообще, есть у меня мысли закончить карьеру и заняться чем-то более интересным. С другой стороны, не уверен, что где-то смогу найти более интересных ребят. Ну посмотрим, как случится.
Еще, наверное, следует сказать пару слов о Машином друге и почитателе Перевогине, который за несколько дней до инцидента с Егором сообщил нам о своем намерении уехать в Америку. Как оказалось, он вовсе не шутил. Через две недели уволился из нашей конторы и действительно уехал. На самом деле, он долгое время весьма активно работал над этим вопросом. В результате его упорства и многочисленных попыток высокие технологии свели его с одинокой дамой из города Остин штата Техас, к которой он поехал в гости и на которой женился, получив, таким образом, законный вид на жительство. Об этом он вкратце сообщил Маше в своем недавнем послании, не преминув, впрочем, добавить, что будет ждать ее и надеется на их встречу. Что представляет собой дама, на которой он женился, рассказывать Перевогин не стал, но, ясное дело, едва ли речь о красавце первой молодости, свежей и нетронутой, как утренняя роса на весенней траве. Каким образом и, главное, сколько времени он собрался ждать Машу, будучи женатым, он не раскрыл, однако от этого его намерения нам стало жутковато: не замыслил ли этот псих какую-то подлость? Посмотрим, как будет дальше, если вообще что-то будет. Маша ответила ему несколькими ничего не значащими и не подающими надежд фразами.
Глава 36
Последнее, пожалуй, о чем стоит рассказать, чтобы закончить всю эту историю, о событии недельной давности, которое было неожиданным, неприятным и приятным одновременно, после которого рассказывать больше и не о чем.
Я возвращался домой с работы вечером, часов около девяти, так что было уже темно, и только фонари на столбах и фары проезжающих машин освещали улицы и дворы. Подходя к подъезду, я заметил сидящую на лавочке около моего подъезда фигуру, что само по себе было странно: в обычную для нашей осени холодную погоду дворы были пустыми. Между тем фигура с самого начала показалась мне знакомой, и, с одной стороны, отгоняя от себя бредовые мысли о том, что такое вообще возможно, а с другой с каждым шагом все больше убеждаясь в том, что это действительно она, я шел ей навстречу.
Я подошел почти вплотную, она посмотрела на меня и в то же время не на меня. Голова дернулась вбок, потом обратно, губы шевелились, но не оттого, что она говорила, а как будто просто так, независимо ни от чего. Несколько секунд я наблюдал. После третьего движения головой она наконец сказала:
Я хотела
Что ты хотела?
Ответа не последовало. Я взял в руки ее голову, которой она все пыталась совершать это одно и то же ритмичное движение. Взгляд был как будто расфокусирован, хотя это и трудно определить в свете одного фонаря, но казалось, что она не может сосредоточиться на моем лице, а смотрит куда-то, будто сквозь меня.
Оксана
Я хотела
Оксана, что с тобой?..
Пауза в несколько секунд, и снова:
Я хотела
Она была явно не в себе, в состоянии, похожем на алкогольное опьянение, но только гораздо более не то чтобы выраженном, но специфическом. К тому же алкогольного запаха не было, поэтому я подумал, что она, скорее всего, под наркотиками.
Я потрогал ее руки и лицо: явно замерзла, но вряд ли осознавала это. Ясно было, что нужно вызвать скорую, которая вот так сразу вряд ли приедет, но и ждать на улице было холодно. Маша, наверное, сильно удивится и не обрадуется, но, с другой стороны, может получить даже какое-то злорадное удовольствие, увидев мою прежнюю любовь в таком состоянии жалком и опустившемся. К тому же я был трезв, и подозрений в том, что мы вместе проводили время, быть не могло.
Оксана, пойдем
Просто так она явно не пойдет: не в состоянии. Я взял ее подмышки и помог ей подняться. Сама она не могла стоять на ногах и фактически только помогала мне передвигать ее. Сделали два шага в сторону подъезда. Черт, тяжело. Наверное, сперва нужно позвонить, а потом уже тащить ее домой. Вдруг быстро приедут. Хотя как же, дождешься их. Мысли путались, а потому нужно было просто сосредоточиться и сделать хоть что-то. Посадил ее обратно на скамейку.
Я просто хотела
Да знаю, знаю, бля, хотела она Дура
Достал телефон, набрал номер.
Алло, скорая Тут, похоже, отравление какой-то дрянью, может наркотиками. Девушка не в себе. Вроде не алкоголь. Хотя не знаю. Нашел ее на лавочке около подъезда. Адрес
Я хотела
Да заткнись ты уже! Пошли. Дура. Господи! Этого еще не хватало на мою голову.
Взял ее под руки и поднял, дотащил до подъездной двери, позвонил в домофон.
Да.
Маша, это я.
Открыл дверь, дотащил ее до лифта. Черт побери, как в прежние времена: обнимаемся в подъезде. Когда-то в такие минуты только от ее присутствия рядом разум затуманивался, и я гладил ее волосы, скользил рукой по спине вниз, по нежной ткани платья, ощущая под ним молодое горячее тело, и, дойдя до талии, притягивал его еще теснее к себе и целовал любимые губы, нежно и жадно.
Теперь мы стояли, словно по иронии судьбы, вынужденно обнявшись, она смотрела то на меня, то куда-то вбок своими большими, неестественно раскрытыми глазами, ничего не могла сказать, и неизвестно даже, понимала ли она, что происходит. Лицо ее не сильно изменилось с тех пор, когда мы были вместе, или я не замечал этих изменений не учитывая, конечно, теперешнее невменяемое состояние. Те же глаза, тот же нос, те же губы: все, что я сперва любил, а потом ненавидел.