Он вымолил у воды, чтобы её пузыри заткнули ему уши. Разум же молил о прощении. Ведь им вместе было чего бояться. Они оба разум и тело могли погибнуть. Предоставить полный контроль тишине. Тишине, прислуживающей мраку, что так тихо, но точно ломает ключи к разгадке.
Внезапно толща воды поднимается ввысь.
По всем правилам он живой, дышащий через раз должен был вознестись вместе с ней. Сине-багряные щёки проводили бы его наверх, к поверхности, где балом правили молодые грозы. Наступала новая буря. И её наступление приходилось на проникновенный рассказ о хвором гребце, заплывшем на необитаемый остров. Пришлый впервые расслышал, о чём говорилось в песне. Она его не пугала. Он остался в воде, в середине мирового лика, и тот позволил на секунду заметить, как песнь эта исходит из живого, еле дышащего сердца. Чужак схватился за грудь оно перестало биться. А спустя миг невидимый кулак бури вырвал его из толщи, и он проснулся.
Пришлый раскрыл глаза. Перед ним возвышалась армия сосен. В них просачивался ветер, и где-то посреди голословных шептаний он улавливал предупреждения филинов. «Ло-о-ов ло-о-ов и-и-ге и-и-ге». Он облокотился на ветку и тут же отпрянул.
Чёрт бы вас всех! Ещё одна острая дрянь!
Взгляд опустился. За всполошённой рукой, в полуметре от земли, вдруг зависла какая-то песочная миниатюрная фигура. Неясно, откуда она взялась, но чужак сразу же заметил кое-какое сходство. «Я видел тебя во сне». И, чуть наклонившись, он присмотрелся ближе. Точно, это был он. «Он», плавающий по поверхности океана. Пришлый удивлённо приподнял брови, и тут, чего он не ожидал, зыбкая фигура повторила за ним. Вслед за головой к фигуре наклонился палец. Разум тут же ударило, и внимание расфокусировалось. Чужаку внезапно стало больно и тяжело. Тяжело удержаться в стволах и не завалиться набок. Палец погрузился в фигуру, а следом затрясся. Дрожь перешла на кисть, а затем на локоть. Через мгновение холод обхватил плечи и шею и не отпускал до момента, пока палец, наконец, не вылез из груди двойника. Боль прошла, тяжесть сменила взвинченность, что запульсировала в недрах мозга.
Под небом пролетел ястреб. Он яро взревел. Его огорчило то, как нежданный гость таращится на владения, принадлежащие далеко не ему. Дрозды, вытянув зоб, одобряюще издали трель. Их мелодия обошла верхушки сосен, забралась в дупла, помешав сонной идиллии белок, и прилегла на склон муравейника, построенного будто из темноты. В нём не нашлось места заскорузлым серым веткам, древесного цвета хвоинкам или сушёной коре, вырванной настырными дятлами. Муравьиный дворец был словно облит смолой непроглядной, тягучей, гадкой, в противовес полудню, чью радушную светлость обеспечивало весеннее небо.
Пришлому привиделось, как смола вытекла из-под век. Как только он коснулся зыбкой фигуры, к глазам пристала темень. «Это я! Я! Я сделал это!». На радостях он забыл, что остроконечная ветка находится у него под боком, и снова на неё навалился. Та хрустнула и полетела вниз, не выдержав его сверхсильной руки. Затем она промчалась около ступней и прошила двойника в области живота. А следом из песчаных внутренностей посыпались крупинки желтоватой крови. Песок под завалом поморщился. Подчиняясь воле пришельца, он собирался отстать от узенькой ямы и воспарить вверх, дабы затянуть нетвёрдую рану, однако в этот момент в небе появился Перепел. С ним пришло и знакомое кудахтанье, и разум Пришлого переключился на то, чтобы радостно поприветствовать желанного компаньона.
Дух, рад, что ты тут! Я как раз кое-чему научился!
И чему же?
Гляди.
Чужак наклонил голову и вдруг понял, что в месте, на которое он хотел указать, витала лишь пыль. Фигуры, как по волшебству, внезапно не стало. И только крохотные следы, оставленные ежом до полудня, смешались с еле заметным отпечатком туловища, с которым распрощались где-то по пути жёлто-охровые конечности.
Он был тут, говорю тебе!
Кто был?
Мой мой я, сляпанный из песка, Пришлый с живостью прыгнул на ноги, избавившись от радости в голосе, говорю тебе, я сляпал себя из песка силой мысли.
Никто и не спорит, но лучше тебе о другом беспокоиться, Перепел приземлился на выросший за ночь сук. Мы больше не идём на запад.
Пришлый поднял голову.
Это почему же?
Сигнальный огонь с рассветом вспыхнул на севере. Нам нужно двигаться к Палым пещерам.
К-как, погоди, стой. Не пойму, как он мог переместиться?
Думаю, это проделки брата. А точнее, его ищеек. Возможно, они догадались потушить огонь на западе и готовят для нас ловушку.
Или Лес решил над нами подшутить.
Не удивлюсь, если так. С твоим приходом я совсем запутался кто здесь кто, зачем и почему, Перепел опустил крылья и устало выдохнул. Но ты печалься о другом. Путь к Палым пещерам более долгий.
Ну конечно! в голосе Пришлого пробилась злоба. Грёбаный лес! Каждый день мы идём у него на поводу, а он всё больше плюёт в нас и бесится! И, спрашивается, доколе? А? А, Дух?!
Сколько нужно.
И ты даже совсем не против перед ним поплясать?
Против, но разве у нас есть выбор?
Чужак хотел мотнуть головой, но посчитал, что это даст лишнего повода усомниться в себе. Быть фаталистом ему не хотелось. Любая фатальная мысль отвлекала от заветной разгадки.
Идём, взглянув на яму, Перепел ещё с секунду надеялся увидеть чудо, о котором так оживлённо говорил напарник.
Ну и хрен с тобой, Пришлый бесцеремонно наступил на яму. Он последовал к соснам.
Позади улеглась пыль. И вместо загадочного отпечатка на песке появился ровный рисунок протектора стёршийся, глубокий, заурядный. Таких он оставил не одну тысячу. Десятки тысяч. И по ним можно было определить, сколько он обошёл, сколько оставил иллюзий и то, как сильно он выдохся. Судьба звала его, взывала к пустым скитаниям, оставляя в раздумьях правда ли он заслуживает столь обыденного и скучного следа?
Напарники брели по тропинкам. Те, как выяснилось, шли по тому же маршруту, что и чудовище, которое окончило этот путь дракой и тройкой внезапных выстрелов. «Возрождается он быстрее. Десятый облик и четвёртая шкура», подумал про себя хранитель, а перед Пришлым очевидным фактом становилось то, как низко садился грунт.
Братцу бы твоему пару кило сбросить. Весит он как слон, а шатается как пьяная обезьяна. Не удивлюсь, если я однажды во сне с веток брякнусь, когда этот выродок топнет где-то у чёрта на рогах.
Перепел промолчал. Хотя, по правде, ему хотелось посмеяться, оценить шутку. Мешали манеры. Лес воспитал в них с братом серьёзность постоянную и беспричинную. Ведь так повелось, что у всемогущих много забот. Они не пьют вин, не угощаются леденцами и не мажутся красками, чтобы повеселиться. Веселье у небожителей под запретом. Но благо, вдруг заключил хранитель, мир создал для таких случаев сожаление. Чувство столь же серьёзное и ответственное, но которое позволяет усомниться в других, менее просторных чувствах. И прямо сейчас, пролетая мимо очередных сосновых веток, хранитель разрешил себе мысль, что это самый подходящий момент усомниться. Согнув крылья, он полетел вниз и навострённым клювом нацелился в плечо компаньона.
Эй, ты что делаешь?
Подгоняю. Не видишь, солнце уже на скалах? тон птицы выдал в себе добродушную насмешку.
Вижу. Только, боюсь, ноги не выдержат. Выдохся.
Всё мечтаешь о братском мясе?
А как же! Это был единственный раз, когда я мог на сутки забыть о голоде.
Только представь, сколько мяса будет, если мы ещё раз его победим!
Ой, сразу же стало легче, Пришлый перепрыгнул канавку и посмотрел на ботинок. Тогда уж выдохнуться милое дело. Из-за таких-то ожиданий.
Обращайся. В мои обязанности входит тебя воодушевлять. Воодушевлять до той поры, пока ты не сойдёшь с ума или же не закончишь нудеть.