Федерико взглянул на него непонимающе.
Что вы имеете в виду, монсеньор? Разве мы остановимся не здесь?
Здесь? Нет. Здесь остановлюсь я. А для вас уже подготовлены комнаты в другом месте. Ну что, идем?
Он, наконец-то, отклеился от борта своего любимого грузовика, на который опирался спиной все это время.
Пешком? кукольник с беспокойством взглянул на жену. Эльза молча стояла рядом, не делая попыток вмешаться в разговор, и с любопытством оглядывалась по сторонам. Но, монсеньор, она устала мы не спали уже сутки.
Здесь рядом, отмахнулся Салафия и первым направился к выходу с парковки, минут десять и мы на месте. А кроме того, в исторический центр все равно нельзя на машине.
Опять исторический центр, пробормотал Федерико. Как в тот раз и тоже теплая осень.
Что ты сказал? старик обернулся. В своем черном костюме и цилиндре, в черной шелковой рубашке и с (разумеется) черным галстуком он как никогда напоминал гробовщика.
Ничего, быстро ответил каталонец и привлек Эльзу к себе, приобняв за талию. Просто вспомнил ту осень в России, в одном из миров. Помните старый город? Брусчатка, по которой нельзя ездить. Но вас это тогда не останавливало
Кукольник умолк, смешавшись под тяжелым, пристальным взглядом ледяных серых глаз сеньора Салафии. Его лицо ничего не выражало, одна и та же каменная маска на все случаи жизни. Но за столетия, проведенные рядом с монсеньором, Федерико уже уяснил: когда тот так смотрит, лучше сделать вид, что тебя невероятно интересует окружающий пейзаж. Или надеть темные очки, что он и сделал, притворившись, будто солнце, отражаясь в окнах отеля, слепит его.
Прошло пять лет, только и сказал старик. Пора бы уже забыть.
Когда Салафия отвернулся, каталонец тихонько выдохнул, и вместе с Эльзой последовал за своим хозяином туда, где им предстояло провести эту ночь. Бог дает своим созданиям свободу выбора, но если ты делаешь выбор в пользу зла, будь готов к тому, что тебя лишат и этой скромной возможности решать, где тебе спать, что есть и есть ли вообще.
***
Они шли по улице Гарибальди. Уже стемнело, а в Италии после наступления темноты всегда начинается настоящая жизнь. Но исторический центр казался таким же тихим и немноголюдным, как и новые районы города. Уличный термометр на мультимедийной вывеске ресторана «Донна Анна» показывал пятнадцать градусов, однако вечерняя прохлада ничуть не мешала посетителям многочисленных кафе и пиццерий наслаждаться вечером. Как это часто бывает в туристических зонах, здесь мало говорили на итальянском, зато Федерико слышал отдельные фразы на английском, немецком, русском, польском и более экзотических языках, таких как идиш, арабский и фарси.
Где-то совсем рядом звонили колокола, созывая прихожан к вечерней мессе. За стеклянной витриной продуктового бутика соблазнительно розовели окорока и круглые сыры. Цены здесь были заоблачными, рассчитаны на иностранцев, более прагматичные туристы ходили за местными деликатесами на крытые рынки, там в разы дешевле.
Может быть, вы все-таки скажете нам, монсеньор, куда мы идем? спросил Федерико, оттеснив Эльзу к витрине букинистического магазина, чтобы пропустить велосипедиста. Здесь многие ездили на велосипедах.
Терпение есть высшая христианская добродетель, туманно ответил сеньор Салафия.
Но к чему такая таинственность? не отставал каталонец. Вы забрали у меня дневник, не сказали, куда мы направляемся, что будем делать, еще и настояли, чтобы мы оставили дочь в пансионе. Эльзе это не нравится, и мне, признаться, тоже.
Он бросил тревожный взгляд на жену, та чуть заметно улыбнулась и ободряюще сжала его руку. Эльза никогда не говорила в присутствии Салафии. Кукольник не знал, почему, и не был уверен, что хочет узнать. Ее природа оставалась для него загадкой в течение столетий. Эта женщина, которую он когда-то собственноручно вылепил из воска, а потом оживил, заключив вечный контракт с дьяволом, не обладала душой. И что там у нее внутри, знал только мрачный старик в черном цилиндре. Федерико лишь однажды задал ему этот вопрос, но не получил ответа.
Они миновали красиво оформленный магазинчик, где продавали картины с видами Пармы и изображениями известных деятелей прошлого. Несколько поколений герцогов Фарнезе, некогда правивших городом, провожали глазами троицу, ничем не выделявшуюся на фоне пестрой толпы.
Я ничего тебе не сказал, Федерико, произнес, наконец, Салафия, в тот момент, когда каталонец уже не ждал его ответа, потому что слишком хорошо тебя знаю. И слушать твои вопли мне совершенно не улыбалось. Кстати, мы почти пришли. Пройдем еще один квартал, и ты все поймешь.
Эти слова мужчину совершенно не успокоили. Он прожил триста лет и слабо себе представлял, чем еще монсеньор может его удивить, а тем паче напугать. Вопли? Федерико уже не помнил, когда в последний раз повышал голос.
«Вообще-то помнишь, ехидно подсказала память. Это было той ночью, когда ты искушал Несси. Она тебя вывела, и ты накричал на нее». Несси ее имя до сих пор отзывалось болью в груди. Именно ее, хотя за последние годы он преобразил больше двух десятков человек: мужчин, женщин, был даже один мальчик-подросток из весьма маргинальной семьи. Он уже не помнил всех имен, путал лица, забыл, кому и какую куклу продал. Но образ светловолосой русской девушки был выжжен на сердце, точно тавро. И теперь эта осень, эта тишина, эта брусчатка под ногами все напоминало о Несси. И в какой-то момент мужчина даже подумал, что никакой жертвы в этом городе нет, просто монсеньор хочет проучить его за глупую привязанность, провести по улицам, как водили еретиков нагишом, истерзанных, обвалянных в птичьих перьях.
Однако, миновав короткий лабиринт проулков, Салафия вдруг остановился возле высокой стены с тяжелыми коваными воротами.
Вот мы и на месте, сказал старик, удовлетворенно улыбнувшись.
Федерико в недоумении огляделся. Они стояли на тихой улочке, где не было туристов, редко встречались прохожие, и вечернее безмолвие разбавляли только тихое гудение фонарей и шум иногда проезжающих мимо машин. Окна домов с барочными наличниками на противоположной стороне дороги уютно светились, и иногда за прозрачными занавесками мелькали темные силуэты хозяев.
Стена же выглядела глухой, и только свисавшие вниз плети плюща оживляли серый камень. Из-за нее выглядывали зеленые макушки сосен, и воздух был напоен густым хвойным ароматом. Каталонец уже было подумал, что в этот раз им предстоит работать в психиатрической больнице. Уж больно это место походило на старые европейские лечебницы. Но, вглядевшись в просвет между деревьями, увидел шпиль, увенчанный крестом, и только тогда понял
Обитель Сан-Паоло, подтвердил его худшую догадку Салафия. Женский монастырь бенедиктинского ордена. Я забронировал для вас комнаты в Доме Паломника. Весьма неплохие, надо сказать. Не хуже, чем в «Савойе», так что жаловаться не на что.
Ужас, заполнивший прекрасные голубые глаза Эльзы, был всего лишь бледным отражением той паники, которую испытал Федерико в этот момент. Старик выжидающе смотрел на мастера.
Монсеньор, вы же это не всерьез? хрипло спросил каталонец, как только дар речи вернулся к нему.
Салафия спокойно скрестил руки на груди и ничего не ответил. Но его молчание звучало красноречивее любых слов. Федерико понял, что у него вспотели ладони, он выпустил руку жены и подступил на шаг к своему господину.
Монсеньор, при всем моем к вам уважении, я туда не пойду! решительно заявил он.
Старик устало вздохнул.
Я же говорил, проворчал он себе под нос. Истерики мне только не хватало!