Блошик! Он ведь тоже ребёнок. Анипа прежде не задумывалась, как пожиратели поступают с щенками. Высасывают их души? Или просто убивают? Почему мама не привела Блошика в землянку? Вот бы тот догадался убежать из Нунавака! Он знал тропку возле Поминального холма, мог бы затаиться где-нибудь в Месте, где рассеивается туман, и там переждать беду. К счастью, охотники летом не привязывали собак, лишь Акива сажал на привязь Хвоста, если тот становился чересчур игривым и настырно лез под руку.
Анипа поборола желание выскочить из землянки за щенком. Мама велела прятаться. Не открывать глаза. Зажимать уши руками. Не шевелиться. И ждать, когда вернутся родители, пусть бы ожидание затянулось на весь день. Хорошо, что Матыхлюк, состязаясь с Тулхи, пописал, иначе обмочил бы папину кухлянку. Анипа усмехнулась, и страх отчасти отступил. Его опять сменило чувство вины за недавнюю прогулку под Чёрной горой.
Кровь на прокушенной нижней губе загустела. Анипа сковырнула мягкую корочку. Ощупала ранку и поднесла пальцы к глазам. Солнечный свет проникал в спальный полог через проём в стене, но лежанка земляная насыпь, утоптанная и затянутая моржовыми шкурами, располагалась в неосвещённом углу. Под ворохом одежды было совсем темно, и Анипа не разглядела крови. Вновь потрогала ранку, испугавшись, что та повредит чёрным полосам, потом заскучала.
Может, Тулхи что-то напутал? Увидел медведя, росомаху или оленных людей, обычно сюда не забредавших, и принял их за пожирателей? Анипа прислушалась. Ничего. Ни криков, ни грохота. Беспредельная тишина, накрывшая стойбище. Нунавак, кажется, не беспокоили даже порывы ветра.
Эй Анипа позвала брата.
Матыхлюк не ответил. Он, конечно, лежал зажав уши. Ни любопытство, ни боль не заставят его отнять руки от головы. Анипа опять дотянулась до брата, пощекотала его под мышкой, затем ущипнула. Матыхлюк дёрнул ногой угодил сестре в колено и продолжал озлобленно брыкаться, пока она не отстала.
Эй! шёпотом возмутилась Анипа.
Улыбнувшись, подползла к брату. Хотела в отместку укусить его за шею, но тут уловила странный запах. В землянку будто напустили дым. Он проникал через наваленную на детей одежду, становился всё более густым. В горле запершило. Матыхлюк подавился сдавленным кашлем. Побоялся звуками привлечь к себе внимание, но стерпеть зловонья не смог и весь закрутился на месте, стараясь закопаться в лежанку. Анипа его больше не донимала. Тулхи не ошибся. Пожиратели добрались до Нунавака. И они были уже близко.
Анипа зажмурилась. Прежде чем она успела придавить уши ладонями, под стойбищем громыхнул гром. Страшный сухой гром, не похожий на тот, каким дышат грозовые тучи. Да и в солнечный день над тундрой не было облаков, а звук пришёл от склонов Смотрового гребня.
Следом раздался крик.
Громкий крик о помощи.
Анипа почувствовала себя беззубым моржонком, заприметившим косаток и больше напуганным хлопотами взрослых, чем приближением хищников, о безжалостности которых он знает только понаслышке. От них не спасут ни отвага клыкастых самцов-шишкарей, ни забота раздобревших самок. Спасёт лишь берег, однако он далеко, а моржонок в море и беззащитен. Кавита рассказывал, что люди научились хлопать по воде пластинами китового уса шириной в две ладони, и моржи, уверенные, что это хвостовыми плавниками хлопают косатки, опускали головы ждали нападения снизу. Охотники подкрадывались к ним в малых лодках, сверху беспрепятственно били их гарпунами и копьями. Матыхлюк слушал дедушку и восторгался находчивостью людей, Анипа его восторг разделяла, а сейчас впервые пожалела обманутых моржей.
Анипа ладонями обхватила затылок, сдавила голову предплечьями, вся скукожилась и попробовала ещё глубже спрятаться под наваленными на неё кухлянками и дождевиками. Докопалась до моржовой шкуры, закрутилась в неё, оголила под собой прослойку старого мха. За годы он слежался и стал твёрдым, как укрытая им земляная насыпь. Здесь спали, отсиживались в непогоду и веселили друг друга не одно поколение предков Анипы. Возможно, и далёкая бабушка Кавиты Белая сова в детстве лежала именно тут, на этом самом месте. Анипа уткнулась в мох носом, будто могла почувствовать запах Белой совы и так защитить себя от зловонья, из-за которого во рту скопилась горькая слюна. Анипа тихонько зашептала слова из пляски Белой совы:
Анипа представила, как пляшет с далёкой бабушкой Кавиты. Подумала, что при желании вернётся в её тело обратится Белой совой, чьи кости таились в лицевой стене землянки. Поднимется с лежанки и поначалу не заметит перемен. Тот же спальный полог под надёжной крышей из китовых рёбер и челюстей. Сушильная тренога с развешанными на ней чулками, камлейками и набедренниками. Разобранные санки под потолком и гладкие, будто промятые пластины на полу мужчины стёрли их, из года в год затачивая о них каменные ножи и наконечники стрел. Всё знакомое, не изменившееся за многие поколения предков Анипы. Они произносили одинаковые слова, надевали неизменные одежды, смеялись общим смехом, а после смерти продолжали жить в схожих телах.
Анипа отойдёт от лежанки, а с ней, повторяя её шаги, пойдут Анипы, в чьих телах она жила прежде. За ногой, словно отражения в мутной воде, потянутся в точности такие же босые ноги. Когда Анипа остановится, они её нагонят и сольются с ней, восстановив потревоженное движением единство. Потребуется время, чтобы привыкнуть к множественности своего тела. Анипа поведёт рукой, наблюдая за дымкой других рук. Многорукая, многоногая и многоголовая, она закружится, играя с наполняющими её Белыми совами, превращаясь в белый ветер, затем успокоится и перестанет обращать внимание на рассеянные отражения. Возьмёт горстку жира, взобьёт её костяной лопаткой и положит на дно глиняного жирника, а на возвышение внутри него высыплет измельчённые стебли сухого мха. Деревянным стерженьком натрёт крохотных углей, от них запалит уже пропитавшийся жиром мох и осветит спальный полог, чтобы рассмотреть его получше.
Анипа обнаружит, что в стене нет проёма, выводящего к большому очагу, под разобранными санями нет родового камня. Но, главное, она будет точно знать, что там, снаружи, нет пожирателей. Они ещё не проведали о береговых людях, не отравили их жизнь. За Чёрной горой не лежит Скрытое место, да и сама гора зовётся иначе, а место за ней считается вполне открытым и доступным. Прежние Белые совы бегали туда за ягодами и дикоросами. Ранними зимами, когда нагонные льды закрывали море до самых дальних вод, именно там косатки выбирались на берег превращались в волков, уходили охотиться в тундру, а люди издали любовались ими, провожали их, чтобы опять встретить в первые дни весны.
Анипа захочет спуститься со стойбищного холма, пробежаться по привычно желтеющей траве между разбросанными по округе белыми валунами и синеющими оврагами, вольным криком поприветствовать летящих в небе глупышей, не боясь при этом, что её услышат пожиратели или червецы. Однако Анипа остановится у мясного полога и, помедлив, вернётся назад, к лежанке. Протянет руку под сваленные шкуры. Едва коснувшись своего тела, вновь станет дочерью Канульги и Утатауна, а прочие Белые совы покинут её, оставив тревоге нынешнего дня.
Нет выдавила Анипа, против воли пробуждаясь от морока.
Рот свело от протяжного зевка. Под языком скопилась горечь. Уши болели, но Анипа не отнимала от них рук. Не знала, как долго длится её заточение под кухлянками и штанами родителей. А ведь тут были и вещи Стулык, Кавиты, Матыхлюка. Много вещей. Анипа взмокла под ними. Вспомнив о брате, попробовала нащупать его ногой. Запуталась в складках моржовой шкуры, прежде покрывавшей лежанку, а теперь с головой спрятавшей Анипу. Позвала брата шёпотом, но поняла, что не услышит ответа. Тогда прижалась ухом ко мху, высвободила руку. Водила ею по сторонам и наткнулась на разгорячённого Матыхлюка. Схватила его за локоть. Или колено. Отдёрнула руку, языком размазала по своей ладони сухую слюну и вновь коснулась брата. Он не исчез. Значит, настоящий.