Уже будучи постарше, любила ходить с бабушкой в церковь причащаться и исповедоваться. В кадильном дыму и золотом сиянии косых солнечных лучей, падающих из бокового окна, батюшка казался святым. Мне нравились его сухая бородка, голубые глаза, богатая риза и огромный крест с рубинами. Заворожённо смотрела я на алтарь, на врата в рай две золочёные двери, за которыми в белых облаках в небесном сиянии парил красавец Иисус Христос.
Бог видит всё, сказала как-то бабушка, от него никуда не спрячешься.
Даже в чулане? испуганно спросила я.
Даже в чулане.
«Значит, он видел, как мы с кузиной таскали у бабушки малосольные огурцы», с ужасом подумала я.
Говорят, добрыми родятся. Но доброте и учатся.
Мне было четыре года. Я знала, что была война, и что многие дети в моём садике, эвакуированные из Ленинграда, потеряли близких. Я знала также, что с фронта не вернулся мой дед, а кузина осталась сиротой.
В нашем уральском городе долгие послевоенные годы находился лагерь для немецких военнопленных. Нам с бабушкой Пашей приходилось ходить в садик мимо такого военного лагеря, и она постоянно брала с собой сахар, пряники, яйца, лук и домашние пирожки. В лагерном заборе было небольшое отверстие. Я просовывала туда руку и передавала бабушкины, как она говорила, «гостинцы». В благодарность пленные дарили мне свои поделки свистульки, фигурки из дерева. Часто кто-то брал в свои ладони мою руку и нежно целовал.
Бабушка, сказала я однажды, когда мы шли домой, они же враги.
Были врагами, а теперь просто несчастные, которых надо пожалеть, ответила она.
Я безмерно благодарна той здоровой среде, в которой выросла и которая воспитывала меня в лучших духовных традициях, на уважении и любви к людям независимо от их положения и статуса, возраста, вероисповедания и национальности. Меня научили соизмерять цену, которую приходилось платить за материальные блага, мужественно отказываться от них, если эта цена была слишком высокой. Всякий раз, когда я делала попытку свернуть с этой дороги, расплата была жестокой.
Я не всегда знаю, что делать в той или иной ситуации, но всегда знаю, что не должна делать никогда
* * *
В год и два месяца меня отдали в ясли, а в три года, как полагалось, в садик.
Мама училась и работала. Если ей приходилось дежурить в госпитале ночами, то я оставалась в садике на пять дней. Благодаренье Богу, я никогда ничем не болела, и в графе «детские болезни» у меня стоял прочерк. Помню, весь садик на карантине корь, дифтерия, скарлатина, свинка, а я здорова. Одна нянька в сердцах сказала, проходя мимо:
Да что это тебя ни одна зараза не берёт, мы бы сад на ключ закрыли!
В такие дни я была в группе одна. Сидела тихо на стульчике с раскрытой на коленях книгой. Любимым рассказом было «Зимовье на Студёном» Мамина-Сибиряка. Книга досталась мне от дедушки Николая.
Когда мама прочитала рассказ в первый раз, мне было четыре года.
Я долго плакала от жалости к одинокому старику и его несчастной собаке. Чувство сострадания, очень сильно во мне развитое с детства, осталось на всю жизнь. Я и сегодня не могу переносить людских слёз.
Дед Фёдор говорил:
Не будет счастливой. Слишком жалостливая.
Во время карантина в садике довольный, что детей нет и никто мучить не будет, из кухни выходил кот и садился рядом. Мы с ним и обедали, и ужинали вместе. Не удосужившись заглянуть ему под хвост, наша повариха назвала его Василисой. Кот охотно отзывался на женское имя. Он был вегетарианец, грыз морковь и сырую картошку и был из тех котов, которых хоть мордой в мышей ткни. И те так обнаглели, что пока мы спали, забирались в наши ботинки. Приходилось их оттуда вытряхивать, прежде чем обуться.
В прихожей стояли старые валенки сторожихи тёти Клавы. Мыши свили в них гнездо и развели мышат. Когда они возились, валенки раскачивались, как живые, и дети от них в испуге шарахались. Всякий раз, когда мышь пробегала через наш игровой зал, воспитательница Нина Максимовна, худенькая блондинка, запрыгивала на ближайший детский столик и верещала, как поросёнок. От визга мышь начинала метаться из стороны в сторону. Кто-то из малышей брал перепуганное животное в ладошки и выносил на улицу. Бедная Нина Максимовна! Она слезала со стола в полном конфузе, красная от стыда за своё несолидное поведение. Мы, дети, тайком снисходительно улыбались
В послевоенные годы женщины носили короткие причёски со смешным хохолком над лбом. Заведующая нашим садиком моды не придерживалась, предпочитая длинные распущенные волосы. С вечно заплаканными глазами и свисающими вдоль унылых щёк прядями, она напоминала плакучую иву. Старомодные шёлковые платья зелёных тонов завершали этот образ. Иногда она приходила к нам в группу и наблюдала, как мы рисуем, едим, играем. Дети не обращали на неё никакого внимания.
Однажды Нина Максимовна рассказывала нам про лес. Когда она подняла картинку со словами: «Дети, вот ива. Она растёт вдоль речных берегов», мы, как по команде, повернули головы к заведующей, стоявшей в проёме двери. Она смутилась и ушла.
До сих пор отчётливо помню тот день, когда её нашли в кабинете на полу с перерезанными венами. Её муж был давно репрессирован, и она регулярно посылала ему посылки и письма. Накануне ей сообщили, что он умер несколько лет тому назад в полной уверенности, что семья от него отказалась.
Смерть её была таким потрясением, что на нервной почве у меня появилась странная привычка грызть варежки, шарфы и завязки от шапочек.
Невыносимый маленький грызун! сказала мама. Ты перепортила все свои вещи, с тобой нет никакого сладу.
И наказала, посадив на стульчик лицом к стене.
За это же меня стали запирать в садике в кладовой, где повариха хранила кастрюли и сковородки. Там проживала белая крыса. Стоя в полной темноте, я доставала из кармана печенье и бросала ей.
Постепенно мы подружились. Осмелев, она стала выходить из кладовки и без труда разыскивать меня среди других детей, которые крысу не любили и обижали, и я уговорила маму взять её домой.
Был один грызун, стало два, смеялся дед Фёдор. Обжившись и отъевшись, крыса превратилась в довольно привлекательную тварь с живым общительным характером. Она любила бегать за мной по скользкому полу, смешно цепляясь за него когтями.
Эта девица дурно воспитана, говорила бабушка Паша, она шкрябает паркет!
Дедушка назвал её Шкрябой.
За льняные волосы и синие глаза дети прозвали меня Принцессой. Когда я болела, мама звонила и говорила:
Сегодня Принцесса не придет, у неё насморк
После войны американцы присылали в Советский Союз в качестве гуманитарной помощи вещи, продукты и игрушки. Их так и называли «американские подарки». Моя мама получила в госпитале свёрток от какой-то американской девочки моей ровесницы. На нём было написано: «Вручить маленькой девочке, блондинке, которая похожа на меня».
В посылке были не только прелестные платьица и кофточки, но и медальон в виде сердечка, а также миниатюрные золотые часики, которые пришлись мне по руке. В те времена, выживая в послевоенной разрухе, мы и мечтать не смели о таких украшениях. Но в садике воровали. Многих из обслуживающего персонала на это толкала нужда. Иногда после сончаса я не находила своего платья или туфель. К моему сожалению, украли медальон и часики. Какая бы осталась память об американской девочке
* * *
Жилось нелегко. Помню, шли мы с мамой из садика в весеннюю распутицу. Чтобы я не промочила ноги, она взяла меня на руки.
Я крепко обняла её за шею и сказала:
Мамочка, когда я вырасту, ты не будешь меня носить на руках. Я куплю себе резиновые сапожки, а тебе шубу.
Был конец 40-х. Страна всё ещё тяжело восстанавливалась после войны. «Побеждённому победитель оставляет только глаза, чтобы плакал», говорил Бисмарк. И побеждённые плакали, но плакали и победители. От холода, голода и разрухи